Отродье мрака - Rotten Apple

И всё-таки она чувствовала, что, уйдя теперь в пещеру, она навсегда упустит шанс хотя бы несколько расположить его к себе.

— Наставник Грегори согласился взять меня с вами, — она упёрто подняла на него глаза. — Значит, беречь Пламя — и моя обязанность тоже.

— Мне плевать, что ты приглянулась Горелому, — сказал он сквозь зубы, угрожающе выпрямившись. — Уходи назад в пещеру, пока я тебя не сжёг. Оставь меня.

Столь прямолинейная угроза должна была, казалось, испугать её и наверняка покончить с разговором, — но, к удивлению обоих, вызвала прямо противоположную реакцию. Несса вдруг вскинулась, яростно сжимая кулаки, и злобно воззрилась на него. Арли почувствовал её резкое дыхание — и замер перед ней, как когда-то замер перед охотниками зубатый червь, застигнутый врасплох в этой пещере.

— Ну давай, жги, раз уж вознамерился! — крикнула она.

— Ты правда хочешь…

— Жги! Тебе не важно, что подумают остальные, — ты только хочешь причинить мне боль, верно? Не будем же медлить — теперь лучшая возможность, смотри сам!

Они стояли перед бесновавшимся в сосуде Пламенем, уставившись друг на друга, оба злые и озарённые ослепительно-жёлтым светом. Арли смутно видел её образ глазами, но это было и не нужно — он чувствовал запах Нессы. После Хальрума смрад Боннета окончательно оставил её. Теперь он слышал отголоски сладкого парфюма, которым её надушили в замке баронессы, и что-то ещё — её собственный аромат, ни на что не похожий и (Арли было особенно досадно это признавать) совсем ему не противный.

Он прыснул, дёрнулся и брезгливо отвернулся от Нессы.

— Мне всё равно, — махнул он, хотя на деле просто не вынес её прямого и настойчивого взгляда, перемежавшегося с непонятым ему запахом.

Арли уселся к колесу, уперев локти в колени, а Несса, довольная своей победой, снова устроилась возле свинокрысов. Небольшой, но столь значительный успех подстегнул её уверенность в себе; она хотела теперь идти до конца, хотела достичь большего.

Долгое время молчали. Потом Несса, не зная, как подступиться к главному, спросила:

— Что с тобой случилось в Хальруме? Где ты пропадал?

— Не твоё дело, — огрызнулся он.

— Ты напился, — Несса насупила брови. — Повёл себя как ребёнок. И ты еще думаешь, я для вашего Шествия обуза?

— Замолчи! — Арли побагровел от ярости. — Ты понятия не имеешь, как всё было, и тебя это не касается!

— Вы ненавидите меня, потому что я дочь наставника, — продолжала давить Несса, — хотя сами ничем не лучше! Даже ты всегда был заодно с остальными, а ведь они никогда не переставали видеть в тебе человека-без-огня!

— Ну ещё бы, — зло ухмыльнулся Арли. — Ведь я вместе с ними терпел голод и пытки углём, пресмыкался и унижался, служил вальхойны и зубрил давно забытые катехизисы, пока ты играла в свои куклы и поживала не хуже княжны! И ты ещё смеешь нас винить! Привыкай получать что заслужила, а нет — напиши своему папочке в Цитадель, пускай забирает тебя назад!

— Отец мёртв, — понизив голос, сообщила Несса. И тут же добавила, уже громче: — Но почему, почему даже теперь, когда его нет, любой разговор обо мне оборачивается речью о нём? Словно я не достойна того, чтобы обо мне говорить, словно я совсем не существую, а есть лишь его образ, который затмевает вам взор… — она осеклась, сдерживая подступившие слёзы. — Почему вы так одержимы им? Почему ты так одержим им, что ненавидишь меня пуще всего на свете?

Но ей не понадобился ответ. Несса всё поняла, когда увидела скорую перемену в лице Арлинга. На миг он словно потерял самообладание, смутился и уставился в одну точку у себя под ногами. Потом глаза его заблестели, и весь он стал таким растерянным, таким уязвлённым и слабым, что Несса испытала укор стыда. Перед ней теперь был другой человек — не тот импульсивный, заносчивый, необузданный грубиян, готовый превратить в пепел всё, что приходилось ему не по вкусу. Ей предстал напуганный мальчишка, лелеющий внутри необоримую боль, и только что Несса собственноручно выдернула эту боль наружу.

Ну что она могла сказать ему? Что отец никогда не притрагивался к ней? Что она отказывалась верить слухам, разносимым школярами, которые презирали и избегали её? Всё это прозвучало бы так неестественно, так неловко, и, главное, звучало бы как оправдание, — а ведь она не виновата в чужих грехах!

— Мой отец… — она пыталась заговорить, но слова отказывались сходить с губ. — Он… он тебя…

— Замолчи, — негромко, но совершенно уверенно оборвал Арлинг. — Не говори больше ничего, иначе, клянусь Жерлом, я действительно тебя сожгу.

Дважды просить было не нужно. Ни он, ни она больше не проронили ни слова, а просто сидели, едва шевелясь, и слушали, как бьётся в своей стеклянной клетке неукротимое Пламя.

Несса по-прежнему чувствовала вину за то, что увела разговор в болезненные для него глубины, но теперь, по крайней мере, она знала, что кроме взаимной неприязни может разделить с ним что-то ещё — как в этот самый момент они делили тишину. Молчание было важнее любых слов, которые могли бы прозвучать сейчас. И Арли, кажется, не возражал безмолвствовать рядом с ней.

«Это уже ничего, — подумала Несса. — Этому я рада».

Корень всех бед — часть первая

«Ну его нахер, больше никогда в Гроттхуль

не поеду! Нажрался, значица, шёл себе по улице

да чуть канатчику на голову не свалился!»

— пьяный хальрумский стражник.

Всё было сон. Арли проснулся, разбуженный Джошуа, и понял, что Служители в спешке сворачивают лагерь. Ред сидел на тюфяке и, нервно дёргаясь, натягивал на плечи плащ. Под глазами у Джошуа были красные мешки, а близнецы обсуждали покойную мать, явившуюся обоим в наваждении.

— Пожалуй, штрат, — размышлял Грегори. — Наверно, поселился тут, пока люди-без-огня свирепствовали на этом участке дороги.

— Мы не знали! — жалобно оправдывался Друзи.

— Не помним, чтоб тут штраты водились! — вторил Лузи.

— Не корите себя, — отрезал Грегори, убирая песочные часы в сундучок и захлопывая его. — Пришло время уходить. До Гроттхуля уже недалеко.

Арли судорожно потёр виски. Выходит, адепты никуда не пропадали, а он не разговаривал с Нессой возле фургона с Пламенем. Следовательно, и Боннет был жив?.. Досадно. Досадно, но оно и к лучшему. Он дал слабину перед дочерью ублюдка, показал себя с мягкой стороны, а потом…

Потом они сидели в тишине, он слышал её дыхание и боялся уединения. Боялся потому, что наслаждался им. Но раз уж ничего не случилось, раз всё оставалось как прежде, можно было не