Сын серой смерти (Рейн 8) - Валерия Веденеева

То есть нет, через мгновение я понял, что на самом деле его облепили тысячи крохотных насекомых и… моментально съели заживо?

Похоже на то. Вот бесформенная масса, только что бывшая человеком, упала на пол пещеры.

Да уж, вкусы в выборе заклинаний у советника были специфические.

Остальные шестеро одержимых не обратили внимания ни на гибель первых пятерых демонопоклонников, ни на павшего собрата. Да и к чему, если они были лишь оболочками для иномирного духа, для которого все служащие ему смертные — расходный материал.

Более странным мне показалось то, что советника одержимые тоже проигнорировали. Всё их внимание так и осталось приковано ко мне. А еще они не призывали магию, лишь продолжали покачиваться, как и в тот момент, когда мы только вошли.

Ритуал жертвоприношения продолжался?

Советник вновь сплел какое-то заклинание, и в этот раз один из оставшихся шести покрылся льдом, превратившись в статую.

Возможно, я ошибался, но у меня возникло ощущение, будто любое заклинание против одержимых можно было использовать лишь единожды, второй раз оно не действовало. А еще убивать их получалось лишь по одному. Поэтому советник и менял подход. Кстати, да, с одержимыми, которые две недели назад захватили в заложники Теагана, было так же — после первого раза заклинания переставали на них действовать.

Оставшиеся пятеро продолжали смотреть на меня со знакомой ненавистью, но теперь она не была бессильной, как в глазах гиганта с фрески перед тем, как я разрушил его гнездо под столицей. Теперь эта ненависть была спокойной — они были уверены в своей победе. А еще эта ненависть была злорадной — желанный приз сам к ним явился.

Дело заключалось в еще длящемся ритуале? Или же в моем присутствии рядом с алтарем во время его проведения?

В прошлый раз, в Обители, тоже…

Додумать я не успел — алтарь, на котором лежала жертва, засветился. Тело человека, уже мертвое, выгнулось дугой, свет стал ярче, а потом будто сгустился вокруг трупа и…

И я, решив не дожидаться продолжения, ударил по алтарю всей своей силой, и одновременно с этим вытянул всю воду из тела жертвы. Хоть советник и уверял, что сам справится «меньше чем за минуту», происходящее мне сильно не понравилось.

Алтарь рассыпался в мелкую каменную крошку, а труп высох, превратившись в мумию.

Свет, прежде собравшийся вокруг мертвеца, слегка поблек.

Семарес все еще молчал и не вмешивался. Советник же что-то зло прошипел, хотя слов я не разобрал — да не особо и старался. Меня куда сильнее беспокоил тот факт, что свет опять начал разгораться. Он казался мне намного опасней, чем пятеро одержимых, которые ничего не предпринимали.

— Погасите его! — крикнул я советнику, поскольку сам не имел ни малейшего представления, как уничтожить что-то столь нематериальное.

Свет будто услышал меня, будто был разумен и отреагировал на угрозу его существованию куда быстрее советника. Растянулся в узкую вертикальную полосу, напомнившую мне одновременно небольшую молнию и трещину в пространстве.

А потом эта трещина начала стремительно расширяться, и свет побледнел и погас, уступив место непроглядной черноте.

Черноте бугрящейся, извивающейся, непрестанно меняющей форму…

— Прорыв, — выдохнул я.

Вот ведь советник, Иштаво семя, напророчил!

Глава 3

Не знаю, это так сработало заклинание Семареса, позволяющее мне видеть в темноте, или я сумел бы и без него разглядеть все детали черноты внутри черноты. Так или иначе, пару мгновений я невольно изучал то, что прежде ждало за пределами мира, а теперь пыталось прорваться внутрь.

«Бесформенный, но не лишенный формы», — всплыли в памяти слова древней молитвы, относящиеся к Восставшему из Бездны. Так вот, к Великому Древнему оно тоже прекрасно подходило. Как и слово «многоглазый». А вот «многоголовый» уже нет — ничего, напоминающего головы, в этом существе я не разглядел.

На человека оно оказалось абсолютно непохоже. Уж не знаю, кого в качестве модели использовал художник, создавший фреску с гигантом на троне из черепов, но точно не это… огромное, черное, свивающееся кольцами, покрытое мелкими выпуклыми глазками нечто.

Хотя всё мое внимание было приковано к демону, движение я уловил и тут же перевел взгляд — это пятеро оставшихся в живых одержимых одновременно осели на пол пещеры. Будто бы разом потеряли сознание. Похоже, Великому Древнему было сейчас не до удержания контроля над человеческими оболочками, и он просто обрезал нити, держащие его кукол-марионеток.

Щель в реальности продолжала расширяться всё быстрее.

И как, интересно, ее снова закрыть?

Я бросил быстрый взгляд на советника — тот, бормоча себе под нос невнятные не то проклятия, не то заклинания, стремительно создавал сеть, похожую на рыбацкую, только волокна ее были не изо льна или крапивы, а из серо-голубых полос света. Так, хорошо — какой-то план действий на подобный случай у советника все же был.

А вот Семарес… Нет, щит он держал исправно, даже усилил. Но цвет лица у него стал… при дневном освещении я бы сказал «зеленый», но здесь, в темноте, нормальных цветов не было, так что я смог подобрать лишь определение «больной».

В черноте появились щупальца с присосками и с острыми загнутыми когтями на концах — пара дюжин щупалец, не меньше, — и впились в края трещины изнутри, пытаясь быстрее расширить проход.

Нет, ну хорош! Этак он действительно пролезет в наш мир!

Я всё еще понятия не имел, что можно противопоставить иномирной твари и как закрыть прореху в пространстве. Скорее мое действие можно было объяснить так: «Ну надо же сделать хоть что-нибудь!»

Едва эта мысль у меня в голове оформилась, я вытащил из резерва силы сколько смог и отправил в центр трещины массивное ледяное копье. Вот оно впилось в черноту внутри черноты — и иномирный демон замер, прекратив раздирать реальность, и вздохнул-застонал. Но прежде, чем я успел порадоваться, он нанес ответный удар.

Только удар не физический, а ментальный, растворивший меня в наведенной им иллюзии.

Пространство было пустым, темным, бесконечным. Лишенным всего. Искры жизни в нем оказались крохотными, редкими, драгоценными, недоступными.

И он-я всегда — потому что понятия времени тут не существовало — всегда был бесконечно голоден. Внутри его-меня находилась отвратительная грызущая пустота, требовавшая заполнения.

Если бы здесь, в этом пространстве, существовало понятие смерти, оно стало бы радостью и благословением. Однако он-я был бессмертен и обречен на бесконечные скитания в безжизненной пустоте.