По следам серой царевны - Елена Николаевна Щигорцова

приводящий в движения остатки жухлой травы и тонкие ветки деревьев. Ребенок забарахтал руками и ногами, весь извоженный в земляной слякоти после дождей, продолжал улыбаться и не осознавал о нависшей над ним опасности.

Волчья голова, висевшая на частоколе, немного приоткрыла пасть и тусклые мертвые глаза вдруг вспыхнули яркой новой силой. Засветились оранжевым светом. Волк взвыл ещё сильнее, выдавливая всю боль, что жгла его изнутри.

Фекла, ухватившись за сердце, попятилась в сени, так и рухнув на пол. Сойка мычала, глотая сами собой текшие слёзы.

Из сеней, переступив через Феклу и отодвинув Сойку с Варькой, вышла Йара. Она неспешно, но очень уверенно сошла с крыльца. Дикий зверь враз уловил твердость в поведении; волки это всегда хорошо понимают и чувствуют. Гришка по инерции хотел цыкнуть, чтоб не лезла вперед мужика, да мелькнувшая мысль, что все средства хороши, ведь сына выручать надо, заставила опустить руку. Да и что шибко за чужеземку переживать. Йара же, заприметив справа от крыльца топор, воткнутый в чурку (Гришка вот недавно разрубал им тюк с добычей), подошла, с силой ухватила за деревянную рукоятку и выдернула вверх.

Сойка перестала выть, и, наверное, даже дышать, смотрела на гостью. Слышно было только, как ветер, нарезая круги по двору, нашептывал:

– У, уккк, у, уккк…

Йара подошла к волку на расстояние примерно полутора метров и в воздухе рубанула топором, словно от зверя шли нити и она их пересекала.

Волк смотрел и нюхал воздух. В нём боролись желание броситься на это странное человеческое существо, посягнувшее на его силу, развивавшего страх, и понимание, что если он это сделает, то придется выпустить детёныша, а детёныш – это всегда очень сильный козырь, за них бьются до последнего и отдают без сожаления жизни.

Йара обходила волка вокруг, продолжая при каждом шаге рубить воздух. На самом деле она отсекала его нити памяти, заставляя забыть всё, что произошло на этом дворе. Волк молчал; задирал морду, намереваясь завыть, но не мог.

Сделав круг, она отбросила топор и посмотрела ему прямо в глаза, дикие, сильные. Волк дрогнул и ослабил хватку. Малыш, ёрзая и сопя, выбрался из-под мощной лапы, постоял, разглядывая волка, и побрёл к матери, так и сидевшей в полуобморочном состоянии на крыльце. Йара подошла к волку и провела рукой по шерсти. Он, не поворачивая головы, оскалил клыки, собираясь зарычать.

Фёкла и Варька, выглядывая из-за дверей, стали креститься. Гришка попятился, заталкивая Сойку и сына в сени.

Йара гладила волка по жесткой шерсти и, не размыкая губ, пыталась выводить какой-то древний забытый мотив праотцов, извечный и тоскливый. Волк ослабил оскал, размяк. Она попыталась, обхватив его руками насколько могла, приподнять и заставить развернуться. Неохотно грузно он все таки поддался усилиям человека и встал. Йара потянула его за собой, со двора. Волк не торопился, посматривал на испуганные лица людишек, толпившихся на крыльце и причинивших ему столько горя. Но понимал, что изменить уже ничего было невозможно, и память заглушить было нельзя. Вся душевная боль, засевшая навечно в волчьей душе, пульсировала настолько сильно, что пробивалась сквозь кожу. Тончайшие нити памяти, что Йара попыталась перерубить, продолжали развиваться и гореть; не так-то просто оказалось всё позабыть.

Йара это осознавала; она оставила волка и шагнула к частоколу, сняла голову. Оранжевый свет потух и зрачки затянула мутная белёсая пелена. Йара замотала голову в подол своего сарафана и пошла прочь, махнув волку следовать за ней.

Люди, глядя вслед уходящей странной гостье и лесному зверю, разом перекрестились; Варька не унимаясь, с белым как снег лицом, шептала, вжавшись в стену сеней:

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи помилуй…

– Никаких тепереча бошек звериных не таскай, – выглядывая из-за плеча мужа прошипела ему Сойка, сердито дёрнув за рукав, – чтоб ничё такого на нашем дворе во век не бывало боле.

– Добре, – не стал даже спорить, мотнул головой Гришка.

Йара и волк уходили к лесу, оставляя за собой Горбунку. Дойдя до края бора, Йара остановилась. Она присела и из подола осторожно достала голову. Посмотрела на волка. Тот шумно втянул ноздрями холодный октябрьский воздух, завыл.

– Ну будет, – проговорила Йара тихо, будто и не ему, – надо сделать.

Волк понял, обвел взглядом округу и в один прыжок поднялся чуть выше на холм. Постоял здесь, будто прощаясь с прошлой жизнью, и с остервенением принялся копать тяжелую мерзлую землю. В мгновении физического труда, когда монотонная работа мышц пересиливала душевные тревоги, были лекарственные капли, дававшие малюсенькую долю облегчения.

Скоро довольно глубокая яма была готова. Йара опустила голову волчихи туда и стала закапывать, пачкаясь, сбрасывая покрасневшими от холода пальцами землю. Волк стоял не шелохнувшись, смотрел.

Когда всё было сделано, Йара поднялась и обтерла руки чистым краем сарафана. Волк продолжал смотреть; сейчас он вдруг почувствовал, что это невозвратимая точка. Но после того, как Йара закопала голову, ему стало легче, а злоба и гнев сменились опустошением и тоской. Из его глаз потекли слезы. Даже самые сильные плачут, когда любят.

Йара немного постояла рядом, дав возможность волчьей боли вытечь вместе со слезами, потом поманила его рукой в направлении дальнего леса, и медленно пошла туда сама. Волк покорно двинулся за ней; они уходили в самую чащу.

Пройдут многие века, и сменятся сотни поколений в этих местах, но, помятуя о случившихся мгновениях, никогда в деревушку, стоящую на пригорке не зайдут волки, обходя ее стороной. Лишь только протяжный тоскливый вой будет тревожит их по ночам, изматывая, не давая спать и выворачивая душу.

Близился уже рассвет, когда Йара и волк вышли к пролеску из хоровода тоненьких молодых берёзок. Они так и прошествовали от Горбунки: отрешенно, неторопливо она, и волк за ней, почти след в след. Впереди, перерезая поля, шла дорога-накатка, естественно ставшая под осень утопать в колбодинах и лужах. А дальше у горизонта виднелись избы. Йара остановилась, рассматривая новую встретившуюся на пути деревушку; интересно удастся ли ей здесь хоть немного отдохнуть.

Она оглянулась на волка:

– Дальше нельзя, я одна, – вздохнула, чуть вздернув плечами, – а ты иди, иди. Живи. Надо жить… – Йара пыталась подобрать нужные слова, но они ускользали, не поддавались, – ну вот так жизнь идёт…так идет…

Сначала у неё мелькнула мысль погладить волка, но она тут же отбросила ее и, развернувшись, зашагала по направлению к деревне. Волк провожал взглядом. Йара ещё раз оглянулась:

– Иди же, ничего не изменить, просто живи…живи…

Прошептала, будто бы он мог ее услышать и понять, и зашагала быстрее. Шла, шла, а жгучее