Глубины отчаянья - allig_eri

class="p1">Над горизонтом высились столбы дыма. Священные знаки Хореса поднимались на знамёнах, украшали щиты, перехватывали шеи. Вернувшиеся министры следили за императрицей хищными взглядами. Слуги смывали и стирали кровь и краску, а потом заштукатуривали сажу.

Милена вспоминала ранее читанные книги, мудрость древних философов и тщательно собранные трактаты современников. Она уже давно обнаружила, что одна лишь история обладала родственной ей природой. Читать исторические труды значило для неё читать о себе в манере одновременно конкретной и абстрактной — от донесений императорского двора начала правления Дэсарандеса (сотни лет назад) у неё нередко мурашки бежали по коже, столь жутким казалось сходство.

Каждый поглощённый ею трактат и каждая хроника обнаруживали те же устремления, те же пороки, те же обиды, ту же ревность и горести. Менялись имена, сменяли друг друга национальности, языки и века, но те же самые уроки вечно оставались невыученными. По сути дела, она знакомилась едва ли не с музыкальными вариациями, в различных тональностях, разыгранными на душах и империях, уподобленных струнам лютни. Опасность гордыни. Конфликт доверия. Необходимость жестокости.

И над всеми временами властвовал один-единственный урок — досадный и, во всяком случае для неё, отвратительный и неприглядный…

Власть не сулит безопасности.

История убивает слабых правителей.

Звуки боевых барабанов и горнов, в чём-то похожих на имперские, легли на столицу. Таскол был охвачен смятением. Подобно чаше воды, поставленной на основание несущегося поезда, город волновался, трепетал и выплёскивался через край. Ибо скончался Киан Силакви, высший жрец Хореса. Пульсировали чёрные сердца мятежных кашмирцев, которые грозили ей с севера. Имперские солдаты и рыцари веры спешили защитить столицу — открыть арсеналы, успокоить взбудораженных горожан, занять куртины великих стен. Однако благословенная императрица торопилась защитить своё сердце…

Ольтея.

«Сейчас она где-то в городе, но уверен, что вылезет из своей норы сразу, как только узнает новости», — припомнила она слова Силакви, который сказал их незадолго до того, как получить удар клинком от своего убийцы.

И Мирадель догадывалась, куда она могла бы сбежать. Место, где её не выдали бы ни за что на свете…

Рыцари веры в парадных одеяниях — прежде приглядывавшие за ней как за пленницей своего господина — ныне сопровождали её как свою владычицу. Памятуя об осаждавших центральный храм толпах, они предпочли покинуть его чередой заплесневелых тайных тоннелей, в ином веке служивших сточными канавами.

Предводитель, паладин веры, Фраус Грабсон, вывел их к выходу, расположенному в окрестностях западной рыночной площади, где обнаружилось, что улицы запружены теми же самыми толпами, которых они хотели избежать — душами, столь же стремящимися к обретению своих любимых, как и сама Милена.

Повсюду, насколько хватало глаз, её мир состоял из бурлящих людских сборищ и каменных желобов, наполненных возбуждёнными толпами. Над уличным хаосом высились мрачные и безразличные дома.

Отборные охранники Киана с боем создали вокруг Милены свободное пространство. Они трусили рысцой там, где улицы позволяли это, а в других местах бранью и дубинками прокладывали путь сквозь потоки и струи несчётных толп. На каждом перекрестке Мирадель приходилось переступать через павших — тех несчастных, кто не сумел или не захотел уступить дорогу своей благословенной императрице. Она знала, что паладин веры Грабсот считал безумием её вылазку в квартал знати в такое время. Однако служба, как верховному жрецу, так и императрице, подразумевала безумие во имя чудес. И, если на то пошло, её требование только укрепило его верность, подтвердило то божественное достоинство, которое, как ему казалось, он заметил у неё в великих и мрачных пустотах центрального храма. Служить божественной сущности значило обитать посреди частей целого. Лишь твёрдость в вере отличала фанатика от безумца.

Но, как бы то ни было, его господин, высший жрец, мёртв, его император воюет в дальних краях, и вся его верность теперь принадлежит ей одной. Ей, супруге величайшего в мире человека, Господина Вечности, Первого и Единственного. Ей, благословенной императрице, Милене Мирадель! И она спасёт свою любовь — даже если ради этого придётся испепелить весь Таскол.

«Ольтея совсем не та, за кого ты её считаешь, Милена. У неё и Финнелона есть один весьма постыдный секрет, с которым нам ещё предстоит разобраться», — всплыли в голове женщины слова Силакви.

И посему, объятая ужасом, подобающим тем душам, что предчувствуют надвигающуюся беду, она неслась по охваченным смятением улицам, кляла и хвалила свою стражу, когда что-то замедляло их продвижение. Среди всех несчастий, перенесённых во время затворничества, не было ничего более горького, чем потеря Ольтеи. Сколько же часов пришлось ей, со слезами на глазах, с комком в горле, трепетать всем телом из-за её отсутствия? Сколько же молитв вознесла она, чтобы рассеять непроглядную тьму? Сколько обетов принесла? Сколько ужасных видений было послано ей взамен? Сцен, явившихся из прочитанных ужасных историй о придворных дамах, удавленных или задушенных… О юных девах — осколках старых династий, заморенных голодом, ослеплённых, проданных извращенцам…

— Бейте их! — взвыла Милена, обращаясь к стражам Силакви. — Прокладывайте дорогу дубинками!

Нами повелевает знание, пусть самомнение считает иначе. Знание направляет наши решения и тем самым руководит нашими деяниями — столь же непреклонно, как хлыст или палка. Мирадель отчётливо представляла, какая участь ждёт династию во времена революций и падения тронов. И вот Империя её мужа рушилась вокруг неё, а значит, она должна во что бы то ни стало найти своих близких. Хотя бы одну. Хотя бы её…

Челефи придётся подождать. И совершенно неважно, оставался ли Киан верным её мужу, — искренне думала более коварная часть души Милены. Значение имело лишь то, что его собственные слуги считали именно так, отчего они по-прежнему не знали покоя, ведь один из них мог найти её. И плевать, что императрица своими глазами видела их жестокость — видела, как они убили влюблённого в неё Карсина Безу! Она, как и всякая женщина, знала, что мужчины склонны делать козлами отпущения других, дабы унизить. И теперь, когда Силакви погиб, кто мог сказать, как его последователи отыграются за него, на каком невинном существе выместят своё горе и ярость?

Теперь, когда Киана уже нет в живых…

«Она ещё не вылечилась. Она ещё не способна за себя постоять, только бежать и надеяться, что лишь я одна озаботилась её поиском в гостевом поместье младшего принца, стоящего на окраине квартала знати, куда Финнелон уезжал, когда ему окончательно надоедала обстановка Ороз-Хора», — мысль заставила её дрогнуть, оградиться от круговорота толпы поднятыми руками, разглядеть на них несмытую кровь и задуматься, чья она? Её? Киана? «Забытого»?

Милена сомкнула глаза посреди смятения, пожелав увидеть перед собой женщину,