Третий Лад - Родион Создателев

освободится, как раз за шведо-литовским столом. Боярин Иван Воронцовский скверно мозгой трудится, пора ему на роздых сгулять… или уйти на службу в Опричный двор, ближе к родственничку Никите. Пущай там волокитит.

Стольник снова смочил пересохшее горло слюной.

— Как стол освободится: сызнова побеседуем, Яков Данилович; под шахматную баталию.

Глава 11. Алый гребешок

— Кесарь намекает, что при честно́й службе в Посольском приказе, ты в грядущем получишь боярское звание…

В горнице Михаила Сидякина по-семейному расположились трое человеков: сам хозяин сидел за золочёным резным креслом во главе стола; распоясанный зять Яков Данилович Лихой, одетый в шёлковую алую рубаху, нарезал шаги по помещению и выглядел взволнованным. Младшая дочь сидела поодаль от отца за резным креслом, прислонив к виску тонкий длинный палец правой руки, унизанный смарагдом, а её локоть покоился на столе. Марфа Михайловна была облачена в сарафан брусничного цвета, на её ушах покачивались смарагдовые серьги, с простоволосой головы на плечи шёлковым волнами ниспадали густые рыжеватые локоны. Орлица принесла мужу двух птенцов, но нисколько не раздобрела телом. Её краса стала ещё выразительней и благородней: талия девицы ныне сменилась статной фигурой те́ремной Царицы.

На столе имелись: позолоченная чаша с горочкой ломтиков тонко нарезанной оленины, три рушника, два кубка и кувшин с заострённым горлом. Днища позолоченных кубков сверкали чистотой.

— Что мне боярское звание — кичливость одна, — рассуждал царёв стольник. — А вот служба в Посольском приказе — занятный загляд.

— Трактат припоминаешь, Яков Данилович? — молвил Сидякин. — Про стратегию и мето́ды. На небосклоне твоей планиды обозначился ныне славный загляд — служба в Посольском приказе.

Яков Лихой прекратил суетливую ходьбу и остановился напротив тестя, навострив худородные уши.

— Загляд в самом деле занятный. Но обозначь для своей личности и стратегию. Чего ты желаешь, зять любезный, каков твой шлях?

— Каков мой шлях… — задумался царёв стольник.

Марфа Михайловна Лихая рассыпала горсть зелёных искр из глаз, пристально наблюдая за мужем.

— Беседы наши припомнились, Михайла Борисович. Про кичливых жаб и закостенелость порядков. Разворошить муравейник сонный — вот чего я желаю... Дать больше воли людям, зажечь лучину знаний в умах, наполнить разумы... не благочестием и фарисейством, а дивным миром наук да полезных открытий.

— Куда хватил, — усмехнулся Сидякин. — Вольности много не стоит давать, особенно нашим тарты́гам да граба́стикам.

— А я соглашусь с тобой, муж любезный, — подала голос Марфа.

— Ты по воде много размазал, Яков Данилович, — произнёс тесть. — По существу молви: стратегия в чём твоя?

— Стратегия, гм… — потерзал пальцами клинышек бородки Яков.

Растудыся ероподобное в раскалённую печь; царёв стольник Лихой в подражании тестю, завёл обычай стричь русую бородку аккуратным клинышком — на иноземный манер. По наводке Сидякина, раз в месяц к нему в имение наведывался мадьяр — брадобрей из Немецкой слободы. Знать с неудовольствием пялилась на лощёный лик царского любимца, чем невольно доставляла ему некоторое удовольствие.

— Поди туда: не разумею куда, — нахмурил брови хозяин дома.

Якову то припомнилось: phrasis тестя почти слово в слово совпал с phrasis самодержца при их памятном разговоре, когда жизненный путь тогдашнего опричника медленно вершил ещё один плавный поворот...

— Давай по порядку, Яков Данилович, — пришёл на выручку зятю Сидякин. — Нарезать ножом мясо птицы да винишка подлить знатным в кубки — тут много мудрости не имеется, верно молвил?

— Святая правда, Михайла Борисович.

Лихой уселся за свободный резной стул, закинул в глотку ломтик оленины и принялся его жевать, обхватив русую голову ладонями.

— Служба в Посольском приказе — сие занятный загляд. Государь метит посадить тебя на шведо-литовский стол, так?

— Так, — ответил Яков Данилович и украдкой бросил взгляд на красный литовский кафтан-йокулу тестя.

— Твоя стратегия очевидна — глава Посольского приказа. Но тут и загвоздка имеется. Матвей Иванович Калганов — далеко не старик. Вы с ним погодки, считай. Скажу тебе по сердцу, Яков: средний Калганов — весьма толковый муж. Не чета пузырю Федьке старшо́му, царёву зятьку косоглазому. Твой грядущий начальник — ястреб остроклювый.

— Матвей во Дворце часто трапезничает. Не по душе я ему. Много раз уже ловил на себе его колкий взор, будто татарские стрелы мечет по моей скромной личности.

Михайла Сидякин покосился на златоволосую дочь Марфу, которая всё также сидела за столом и подпирала пальцем благородный висок, с большим вниманием прислушиваясь к беседе.

— Стерпится — слюбится, — отрезал Сидякин. — Твоё назначение — воля помазанника. Ergo, вывод: пущай заглотит и не подавится. Совсем худо станет служить: при шахматной битве попросишься посланником в Литву или в Швецию. Всё лучше, чем мясо птицы терзать ножом.

— Я бы поглядела на Литовское княжество! — оживилась Марфа. — И на Шведскую Корону бы взглянула с превеликой радостью.

— Угомонись... Марфа Михайловна, — улыбнулся хозяин дома. — Супружницы посланников завсегда в хоромах сидят. Не мути ты водицу Русского Царства, и без тебя — далеко не прозрачную.

— Ещё чего, — тряхнула рыжими волосами Лихая. — Я, выходит, останусь в хоромах торчать никчёмной балябой, а такого синеглазого сокола отпущу на волю — на великую радость литовским кикиморам? Царю в ноги лично кинусь, а с мужем вместе поеду, слово!

— Дочь моя разлюбезная, — хохотнул боярин Сидякин. — Кто тебя во Дворец пустит, шино́ра?

— Под кафтан Якова схоронюсь.

— Как же ты на матушку стала ныне похожа, Марфа Михайловна, — вздохнул отец. — Только норовом более взбалмошная, визгопряха ты зеленоглазая. Давай, Яков Данилович, пропустим по кубку гишпанского за твои грядущие большие дела.

Хозяин дома стал разливать багряное вино из кувшина по кубкам.

— Лакайте живее, отцы, — поморщилась Марфа. — Нам ещё к себе возвертаться, а скоро сумерки грянут.

Поздним вечером супруги Лихие находились у себя в хоромах — в уютной угловой светёлке. Помещение освещалось тремя серебряными подсвечниками. Створка слюдяного окна была приоткрыта — в светёлку лился прохладный ефир вечернего воздуха. Те́ремная Царица стояла у окна и неспешно перебирала пальцами смарагдовое ожерелье. Хозяин дома сидел на лавке и с любопытством смотрел на украшение в руках супружницы.

— Марфуша, чудно́е у тебя ожерелие: зелёными огоньками балует.

— Дар от покойной бабки.

Марфа обернулась лицом к мужу.

— Яков Данилович, я тоже тот трактат изучала, про стратегию и мето́ды — занятная книжица. Я тебе так скажу, муж: