Телевизор. Исповедь одного шпиона - Борис Мячин

Представь себе мои чувства, любезный читатель: всего день назад я ехал с Батуриным по тракту, за неделю до того тихо-мирно зевал над реляциями, как вдруг я, подобно природному англичанину Крузу, оказываюсь на диком острове; только вместо американских калибанов – разъяренная толпа староверов. Необъяснимая тоска вдруг овладела мной. Я в Москве, в сердце российской истории, а в голове моей полный раздрай; кто я и какова моя будущность; мне захотелось бросить всё и бежать по рязанской дороге в Рахметовку. Бежать! Бежать – как можно скорее, пока не заразился чумою, пока какой-нибудь пьяный дворовый не завел разговора со мною и не распознал во мне вольтерьянца. Я начал придумывать, как преодолеть карантинные заставы, но потом решил, что нужно следовать долгу, и пошел назад.

Тем временем, размышляя, я добрался до Донского монастыря. Длинная красная стена привлекла мое внимание, я пошел вдоль нее, касаясь рукой.

– А ну, стой! – крикнул мне какой-то человек; он подошел ближе, и я узнал плюгавого племянника архиерея, которого намеревалась побить толпа. – Ты чего здесь выведываешь?

Я представился и сказал правду.

– Вот как, – с удивлением проговорил племянник архиерея. – Архивный юноша, значит. А письмо у тебя есть рекомендательное?

Я протянул ему записку.

– «Семен Мухин, шестнадцати лет; проявил себя талантливым и способным юнкером; направляем в московский архив К. И. Д. на попечение историографа Мюллера, для изучения российской истории, к коей он испытывает большее рвение, нежели к иностранным делам. Панин». Как же так получилось, что тебе сам Панин рекомендательное письмо выписал? Ты родственник ему?

Я соврал, что однажды случайно поспорил с Никитой Иванычем в доме на Мойке, был или не было парламента в древнем Киеве и Новгороде, и что случайный разговор перерос в регулярный фавор. Ничего такого на самом деле не было, рекомендательное письмо было самым обычным, написанным по просьбе Батурина, но я решил, что если уж врать, то врать до конца.

– Парламент! – дернул бровью чиновник. – Чушь какая! Никогда еще народная власть не приводила ни к чему хорошему. Я разбирал грамоты новгородских князей и знаю сие доподлинно! Вот тебе пример такоже из новгородской истории. Князь Александр Невский разбил шведов; чем отплатило ему за славную победу народное собрание – изгнанием… А когда латгальские рыцари, совокупившись с чудью, захватили Псков, новгородцы опомнились и снова позвали князя на помощь. Ergo, военная победа имеет источником своим самодержавие, а народная власть вызывает одни только бунты и беспорядки.

– У еллинов была демократия, и, тем не менее, они разбили персидский флот и армию.

– Персов победил Александр Македонский.

Чиновник сказал, что его зовут Николай Николаевич и что он тоже работает в московском архиве.

– Получается, что мы с тобой сотрудники…

Он похож был на крота, подслеповатый и, очевидно, дурно слышащий, что ему говорит собеседник.

– Ежели всё действительно так, как ты говоришь, – сказал он, – ежели тебя Панин в Москву послал, пойдем со мною в монастырь.

Было уже темно. Нам выделили одну келью на двоих. Николай Николаевич долго еще крестился, ворочался и даже плакал, вспоминая поименно свои вещи и книги, оставленные в Чудовом.

Я вскоре заснул, и мне приснился нелепый сон: святой благоверный князь Александр Невский идет воевать с персами; на голове его кавалергардская каска. Ощетинились македонские пики, персидские кибитки мчат по полю, срезая серпами степной ковыль.

– Конница, руби всех нещадно! – кричит князь, вынимая палаш из ножен.

А вот уже Александр Невский в персидской столице; в пурпурном плаще; восточные вельможи и волхвы кланяются ему на фоне синих врат. Я тоже стою в толпе народа, я как бы летописец и записываю его деяния для потомков.

– Бог не в силе, а в правде! – говорит Невский и грозит мне пальцем. – Помоги же мне, Господи, как древле Моисею на Амалика и прадеду моему Ярославу Мудрому на окаянного Святополка, и убереги от велеречивых журналистов, всюду меня преследующих… Изыди прочь! Телевизор! Антихрист!

* * *

– Мне тоже плохой сон приснился, – сказал утром мой сокельник, стоя посреди комнаты в одной рубашке, крестясь на икону Николая Чудотворца. – Будто часы мои, висевшие всегда на стене подле кровати, упали на пол, и что от оных остался один только футляр, внутренность же вся исчезла. Словно это у меня самого вся внутренность исчезла…

Мы пошли трапезничать с архиереем. Дядя Николая Николаевича, архиепископ Амвросий, якобы ограбивший Богородицу, понравился мне: он рассуждал за столом о переводах с греческого; о том, что некоторые греческие и латинские слова, которые нам хорошо известны, в древности имели совсем другое значение.

– Мы благодаря Богу невредимы, – сказал старец племяннику, – но имение наше разграблено. Читай письмо сие, из Чудова мною полученное.