Йи Дэи. Смерть палача - Рид Хаас

пагубным зельям дебоширов, выяснить подробности заданий, полученных шпионами, которых поймали Тени… мало ли, где ещё нужно убедить человека говорить правду или прекратить дурные деяния. Или и то, и другое одновременно.

Йи стал на памяти Учителя самым юным помощником палача, которому доверили не просто участвовать в дознании — вести его самостоятельно. Да, он верил в своего ученика. Но… как Небесная Императрица видела Гибель Мира — казнящей человека?

— Алая Лента! Имею ли я право оспорить приказ?

Полыхнули зеленью глаза красавицы:

— Нет.

Ещё совсем недавно Дэю разрешалось только со старшими учениками приводить в порядок инструменты после того, как их использовали мастера. Йи нравились эти занятия, потому что настолько близко к Учителю, у которого, казалось, глаза не только на затылке, но и в соседних комнатах, Лю Чу не решался вредить Йи.

Йи нравились они и тем, что на них от него не требовалось применять на практике теорию — пытать. Одно дело знать, как надо надрезать кожу, подрезать её, срезать — на тушах животных и трупах людей; как находить расположение нервных узлов, помогая лекарям ставить иглы больным… а причинять боль своими руками не себе самому, проверяя пределы терпения, как показывал Учитель — совсем другое дело. И даже, когда Лю подбросил ему паука и не получилось нанести удары дебоширу, Дэй огорчился лишь тем, что выронил кнут. Стало жаль оружия.

Кажется, Йи готов был провести день, запертый в одной комнате с Лю, если б только это могло освободить от необходимости пытать живого человека.

Клану Нефритовой Богини повезло с местоположением: он постепенно разрастался над сетью подземных пещер. Лабиринт ходов и пустот давно забрали себе палачи, оборудовали всё, как надо. Ни один другой Сторожевой Клан, ни даже сама Столица не могли похвастать таким правильным помещением для пыток.

Сегодня Дэй и Учитель были вдвоём. Йи впервые брал в руки лезвие не для того, чтобы смыть с него кровь жертвы, а чтобы вести пытку.

Молодого парня с бритой головой, одетого в плотно облегающий тело костюм, привязали к разделочной доске ещё до прихода палачей.

— Этого человека Новый Йонгруи заметил, когда он пытался выбросить свиток в колодец на одной из площадей Циньдара, — объяснил Учитель.

Йи был единственным, при ком он свободно добавлял к именам Теней, заменивших собой прежних защитников клана, слово «Новый».

С одной стороны, можно было ожидать, что столичный Верховный Суд не отдаст отравителя, пойманного в Циньдаре, на дознание в чужие руки — но, с другой, поймал его Тень клана Нефритовой Богини, Теневыми Тропами привёл в свой клан… а исполнителей дознания назвала сама Небесная Императрица.

— Целители исследуют свиток… у младших помощников, которые раскручивали его, ожоги на руках. Кто первыми выяснит, каким ядом пытались отравить колодец, лекари или мы, неважно. Звёздная Императрица обещала связаться с нашей Алой Лентой, как только они преуспеют. Если преуспеют.

Парень смотрел в потолок. Йи сам зажигал фонари и факелы, и в их свете хорошо были видны цепи, крюки, рёбра странных механизмов, предназначенных для растягивания и скручивания жертв. Дэй хотел бы надеяться, что, в случае чего, сумеет ждать своего часа под ножом палача с такой же независимой улыбкой на губах, как этот пленник.

— С чего бы ты начинал? — тихо спросил Учитель.

Вот оно.

Вот момент, когда ещё можно остановиться. Можно попросить, серьёзно и честно: Учитель! Подскажи мне, что делать! Пусть я не человек, но ты растил меня человеком, я не хочу становиться палачом. Не понимаю, для чего в моём свитке Небесная Канцелярия вписала это предназначение.

Но ученик слишком хорошо знал, что ответит Учитель: оно вписано. Так в чём же ещё может состоять смысл жизни, если не в том, чтобы следовать предначертанным путём — там, наверху, виднее…

— Я бы снял с него одежду, — склонил голову Йи. — Когда в большей степени освою владение кнутом, вероятно, смогу с его помощью раздевать пленников… — мысленно он добавил: но больше удовольствия получу от раздевания таким способом пленниц. — Но, пока ещё кнут не подчиняется мне в достаточной мере, я мог бы небольшими фрагментами срезать и сжигать на нём его одежду.

Учитель усмехнулся:

— Может быть, имеет смысл начинать с вопроса?

Йи оглянулся с искренним недоумением:

— Зачем? Он же отлично слышал, мы хотим узнать, каким ядом он намеревался отравить колодец, был ли под угрозой только тот колодец и где сейчас все его спутники и помощники…

Учитель был доволен.

Учитель на самом деле чувствовал, что его любимый ученик, в совершенстве освоивший теорию, не горит желанием применять её на практике, но считал, что лишь в сопротивлении собственной натуре может родиться настоящее мастерство палача. Не будет ни единого шанса, что увлечётся собственной властью над беспомощным пленником и примется мучить его ради своего удовольствия.

Пленник в начале не принял всерьёз юнца рядом с собой, но к моменту, когда закончился левый рукав, не слишком аккуратно, до мышц, разрезанный на кусочки и так же по кусочку сожжённый прямо на коже — вместе с кожей! — проникся серьёзностью ситуации.

— Не надо так-то уж мельчить, — посоветовал Учитель. — Мне не его, мне тебя жалко. Ты скоро устанешь, а он ещё не успеет рассказать всё то, что ты хочешь услышать.

— Я могу продолжить и завтра… — тихо-тихо сказал Йи. — Когда отдохну. Можно?

— Можно, — согласился Учитель. — Но, пока ты не устал, продолжай.

Учитель сравнивал мастерство пытки с игрой на флейте, предлагал ученикам испытывать боль на себе, чтобы чётче понимать границы дозволенного. Лю это было сложно. Одно дело, резать другого, но себя — увольте, он палач, а не жертва.

Иногда Учитель сравнивал пытки с живописью. «Представьте, что вы художники. Каждая новая жертва — чистый холст. Как живописец видит на полотне будущую картину ещё до того, как возьмётся за кисть, так и вы должны видеть, что подсказывает ваша новая, ещё не тронутая ни кнутом, ни огнём, ни сталью жертва».

Лю Чу нравились сравнения Учителя. Особенно в них радовало то, что Йи не мог похвастать ни музыкальными, ни художественными талантами.

Все попытки освоить игру на флейте заканчивались тем, что бедный музыкальный инструмент прикидывался в руках Дэя скрипучей дверью, или натираемым стеклом, или загулявшей кошкой. Пятна краски на холсте всегда очень удачно сочетались по цвету, но угадать в их формах что-то, хотя бы отдалённо напоминающее предметы окружающего мира, никому не удавалось.

Среди будущих палачей был Энлэй-младший1, его вписали художником в свитках Небесной Канцелярии, рисовал ли он людей или пейзажи, всё казалось живым. Вэйюан2мог