Былые - Брайан Кэтлинг

знала она, много лет. Она выбрала верхнюю тропку, и вскоре встала на границе развалин и облезлого огорода. Некоторые камни низкой стенки по периметру еще держали строй, пунктиром очерчивая владения. За ними стояло ровно несколько стен дома. Окна и двери давно уж сгнили. Крыша провалилась. На некогда ухоженном полу свалялись сумбурной грудой бурьян, грязь, щебень и окаменевшие балки. Кармелла увидела остатки огорода. Представила себе, как тот выглядел в расцвете своей жизни. В ее семье часто обсуждали блажь здешних хозяев.

И вдруг иссушенная и дремлющая кроха ее мозга без предупреждения развернулась наружу, увлажнилась и выжала воспоминание: аромат, суть самого огорода. Этот запах растормошил другие, и ретивые ключи обратились в потоп, переписавший ее скромную историю. Она уже бывала здесь. Уже видела в детстве этот огород и запомнила агрессивность цвета и формы, втиснутую и свитую в упорядоченные участки ошеломительной красоты. Здесь были цвета, каких она не знала ни прежде, ни после. На миг она увидела их вновь и начала понимать что-то еще. И тут заметила, как все стихло. Привлекший ее звук оборвался, словно выжидая, позволяя ей проникнуться осознанием, даром из прошлого.

Затем из-за перекошенного угла дома раздался новый слабый плач. Пальцы Кармеллы медленно раскрылись, как новые цветы на дряхлой лозе. Она переступила камни и прошла по щебню навстречу скулению. Дитя. Кожа — контрастное лоскутное одеяло черно-белой масти. Она запнулась, но ее потянули дальше дрожащие усики пальцев, подергиваясь от желания прикоснуться. Младенец перевернулся, чтобы взглянуть на нее, и стоило этим опаловым очам сфокусироваться впервые, как они остановили все вокруг.

Она подняла его, забирая из гнезда багровых волокон. Между губами ребенка и липкими остатками на камне вязко протянулась красная нитка слюны. Какой-нибудь мертвый зверек, решила она, кусочек от лапы или гузна. Она отерла рот чаду мягким, истрепавшимся рукавом рубашки. Осторожно вышла из-за угла, вынесла ребенка на резкий свет. Тот заморгал и уткнулся личиком в ее платье. Она прижала его теснее и подняла глаза. Над морем собирались тучи, вперед дождя примчался ветер. Ее твердые соски закололо под слоями шерсти. Не ветер их разбередил. Ощущение шло изнутри. На прохладном бризе высоко над утесом принесло плевки дождя. Она спасла ребенка как раз вовремя. К ночи шторм потряс бы и затопил лощинку. Она быстро отвернулась к тропе и поспешила с укутанным и спрятанным чадом на окраину деревни.

О его родителях она не задумывалась, пока не оказалась у себя во дворе, за почтенной капитальной дверью.

Теперь она чувствовала облегчение от того, что остальные дома на извилистой улочке пустовали.

Кармелла отперла дверь и уложила ребенка в постель, подложив подушку, чтобы он не скатился, покуда она хлопочет по дому — распахивает створки, греет воду и ищет, во что бы одеть найденыша.

Сколько ребенок пролежал без призора? В запустении. Она пыталась вспомнить, что еще слышала о том доме. Смутные мысли, ошметки подробностей о какой-то чете. Необщительность. Сплетни о дурной славе и безбожном поведении. Англичанин по имени Уильямс и туземная шаманка по имени Ирринипесте. Причудливость совместной жизни белого мужчины с черной женщиной. Для маленького уединенного поселения нет ничего подозрительней людей, кто предпочитает жить в еще большем уединении. Затем они пропали. Англичанина в последний раз видели на пути к Ворру с луком в руках. Но о младенце не было ни слова.

Кармелла вспомнила собственных детей. Двух сыновей сожрала мировая война в Европе, ничего не значившая ни для нее, ни для них. Колониальные войска просто забрали их умереть молодыми где-то на чужбине. Дочь проживала в горах на другой стороне света. Подобные понятия плохо давались Кармелле: за всю жизнь она лишь раз посещала Эссенвальд. Хотя колониальный город находился всего в неделе пути, это стало самым долгим ее путешествием в жизни, и город она возненавидела всей душой. Размер и чуждость немецкого вторжения казались невозможными, тревожными и непредсказуемыми. Ей хватало своих владений в конце деревни и разрозненных клинышков полей. Большего не требовалось.

За купанием ребенка в голову вдруг пришло, что его можно оставить себе. Кому какое дело? Явно не тем, кто его бросил. Никто другой не захочет кормить лишний рот, особенно столь странный. Во время купания Кармелла заметила, как трудно определить его пол. Ей не доводилось видеть ничего подобного этому крошечному половому органу. Ей попадались уродства у животных. Она знала, что люди от животных отличаются, но не сильно. Она одела чадо в платьице, оставшееся от дочери, и внесла драгоценный узелок обратно в спальню. От нафталина и вышивки на глаза навернулись слезы.

Она не видела их, когда вошла, но ощутила за спиной. Влажные кляксы в воздухе и аккуратные шаги. На сей раз страха не было. Теперь все голоса, все видения сгрудились в ее спальне. Они улыбались. Ребенок приподнялся на ее руках.

— Добрая мать, — услышала она, словно промолвила это сама спальня, — мы пришли воздать тебе хвалу за то, что ты приняла малыша в свой приют. Малыш слишком долго спал. Спал под землей, ожидая возвращения, чтобы проснуться и петь. Добрая мать, оберегай его и корми. Мы условимся с твоим священником. Благословлена будь.

Они ушли с великим порывом — бесшумным и без дуновения воздуха.

Кармелла с ребенком впали в глубокий сон на железной койке.

Отец Тимоти закончил заутреню и вешал балахон в длинном узком чулане, пропахшем фимиамом и паутиной. Услышал, как кто-то входит с другого конца пустой часовни. Быстро поднял взгляд и увидел Кармеллу.

Мысленно простонав, он решил, пока еще не развеялась аура священнодействия, уделить ей из милости несколько минут.

— Ах, Кармелла, вижу, ты пропустила службу, но не меня. Тебе есть что еще поведать о своих видениях в полях?

Он облачился в мирское и отвернулся, намереваясь увлечь ее на пыльную улицу, чтобы там покончить с разговором. Тут он осознал, что она все еще молчит в тенях.

— Кармелла, что-то стряслось?

Через несколько секунд молчание стало раздражать.

— Кармелла?

Тут, пока он невольно обмочил штаны, из того, что он принимал за нее, полыхнули и завизжали двадцать голосов. Их громкость и тембр возопили и ударили в отца Тимоти приливной волной. Изломанные октавы не упустили ни единого резонанса ни в нем, ни в тонком помещении. Они повторялись и сотрясали, покуда не остался только раскатывающийся стон.

— Слушай, маленький пастор. Нам многое нужно сказать. Слушай и внемли. Поднятое из земли чадо есть длань Господня созданная для Ворра. Стать ей зрячим оком слепой бури, чреватой угрозой для всего сущего, и расти