Конан и демоны степей - Дуглас Брайан

— Вот гадина, — сказал Конан.

— Он угодил прямо в лапы тайных магов, — проговорила женщина. — А они мучают его. Пользуются болезнью несчастного Хейто — так зовут его, наследника нашего, — и совершенно завладели его совестью… Впрочем, все это только слухи, ты понимаешь. Но одно очевидно: Хейто очень болен.

— Никогда не сочувствовал страданиям правителей, — проворчал Конан. — И когда сам сделаюсь королем, они от меня этого не дождутся. Короли тоже никому не сочувствуют. В этом они сходны с наемными мечами.

Женщина пропустила сию решительную тираду мимо ушей, отнеся ее на счет молодости своего собеседника.

— Ты слушай меня внимательно, не отвлекайся, — строго молвила она.

— Я не отвлекаюсь, — рассердился варвар. — Старший сын болен и продался каким-то магам, которых никто в глаза не видел, а младший пропал. Вероятно, следует отыскать и вернуть отцу младшего, если старший такая дрянь. Правитель Хоарезма заплатит за освобождение любимого сынка хорошие деньги.

— Ты понял! — обрадовалась женщина. — Да, наш бедный Бертен в плену.

— Или погиб, — добавил варвар.

— Нет, — женщина вновь приблизилась к Конану и жарко зашептала ему на ухо: — Нет, он жив и томится в плену, в страшном плену! Когда барон Велизарий, гнусный разбойник и колдун, высадился в устье Запорожки, только один наш молодой господин, только Бертен, решился бросить ему вызов с малым отрядом, который был положен младшему сыну правителя. Барон захватил его и теперь кормит его душой своего ручного колдуна.

— Или же он погиб, этот ваш Бертен, — упрямо повторил Конан.

— Предложи свой меч нашему правителю, — сказала женщина. — Он щедро заплатит тебе даже за попытку освободить Бертена из жуткого, безнадежного плена. Попытайся!

И Конан последовал доброму совету — почему бы и нет, в конце концов? На следующий день он появился во дворце и был представлен пред очи скорбного отца.

Правитель Хоарезма был еще не стар, из чего киммериец сделал вывод о возрасте его младшего сына — лет шестнадцати, почти мальчик. Конан поморщился при одной мысли об этом. Ох уж эти чванливые юноши, дети правителей! Если Конан Киммериец когда-нибудь сделается королем, своего сына он будет воспитывать в строгости. Никаких сумасбродных вылазок. Никакого личного отряда, собранного из юных головорезов и готового идти за своим предводителем в огонь и воду.

— Мне сказали, что ты скорбишь, государь, — проговорил варвар бесстрастно. — Что ты потерял младшего сына и многое отдал бы за то, чтобы вернуть его и прижать к своему отцовскому сердцу.

Обветренное загорелое лицо варвара выглядело равнодушным, и печаль царапнула сердце правителя шершавой ладонью. С каким безразличием говорят теперь люди о его боли! Как будто сами они никогда не теряли близких и не знают, что такое — утратить дитя.

— Люди рассказали тебе правду, чужестранец, — отозвался правитель, проводя рукой по черной с проседью бороде. — Если ты можешь помочь мне, то рассчитывай на хорошую награду, только не проси места при моем дворе.

Мгновенный взгляд синих глаз полыхнул в зале для аудиенций, как молния. Едва заметная усмешка коснулась губ киммерийца.

— Благодарю за щедрое предложение, владыка, — отозвался Конан, — но я никак не могу занять пост при твоем дворе, поскольку не желаю осесть на одном месте, сделаться грузным и ленивым. Даже визирь не может завоевать себе королевство. А бездомный наемник — может. В этом разница между жирным визирем и бездомным наемником.

Правитель хотел было возразить, что его неправильно поняли, что он, напротив, никакого места при дворе не предлагает этому безродному бродяге, — но… что-то в ледяном взоре синих глаз остановило его. Внезапно он понял, что наземный меч насмехается. Под личиной бесстрастного, туповатого солдата скрывается изворотливый ум прирожденного жулика и вора.

Как ни странно, это открытие наполнило хоарезмийского владыку надеждой. Именно такой человек в состоянии освободить его Бертена. Если юноша еще жив.

— Я рад, что мы с тобой мыслим одинаково, — кивнул правитель. — Потому я и держу при себе жирных визирей, а хищных зверей отправляю подальше, поручая им различные дела, достойные их доблести.

Тут Конан впервые за время аудиенции широко улыбнулся и протянул руку к слуге, чтобы тот вложил ему в пальцы бокал с вином.

— Расскажи мне об этом Велизарий, — попросил Конан. — Болтают, будто у него на службе настоящий колдун, который пожирает человеческие души…

* * *

В родной деревне Рейтамиры говорили о пожаре. Зарево полыхало по всему небу. До восхода оставалось еще несколько часов, но уже сейчас было светло, как на рассвете. Только страшное солнце всходило на западе. Люди толкались во дворах, задирали головы к небу, переговаривались.

Мать девушки тихо плакала. Она была уверена в том, что ее Рейтамира погибла. Если еще раньше не умучал ее кровавый барон, не истерзали бессердечные солдаты, то теперь-то уж точно настигла ее злая смерть.

Прочие думали совсем о другом.

— Если барону конец, то, значит, мы свободны!

— Стало быть, и дань можно не готовить…

— А тот знатный юноша, сын правителя Хоарезма, — должно быть, и он тоже теперь мертв.

— Он и прежде был мертв, — авторитетно возразил последнему сплетнику деревенский староста. — Его колдуну скормили, забыл?

— А если не скормили?

— А если правитель Хоарезма решит, что это мы спалили замок и извели его сына?

— А если правитель Хоарезма пойдет на нас войной?

Мысли крестьян переходили от одного мрачного предположения к другому. Так уж устроены были эти люди: едва только придет в голову светлая мысль, как мрачные тучей прогоняют ее, словно туча воронья, набросившаяся на кроткую голубку.

И вдруг все разом замолчали.

На дворе показалась Рейтамира. Никто из крестьян не понял, когда и как она пришла сюда. Просто вдруг выступила из темноты. Уже и оплакать ее успели, и счесть мертвее мертвого, а она — живехонька! Платье на ней хорошее, волосы вымыты и убраны под расписной убор, взгляд ясный и строгий. Словно судить своих родных явилась, нарочно покинув Серые Равнины. И с нею — двое, оба при оружии, один колченог и косоглаз, другой обилен телом, могуч и косноязычен.

Деревенские расступились, давая ей дорогу. Мать попробовала было виться возле дочери, видя, что та не только жива-здорова, но и процветает, но девушка едва удостоила взглядом родных.

Решительно отстранила ее Рейтамира, сказала: — Поздно — я уже замужем. Без моей воли меня отдали, и теперь не невольте — ухожу.

Когда это слово — «замужем» — прозвучало столь отчетливо и откровенно, Арригон заметно вздрогнул. Рейтамира не была его женой. Они даже не разговаривали о ее возможном замужестве. А с ее уст сорвалось так, словно она давно уже видела себя супругой Арригона и ничего другого для своей жизни не мыслила.