Скверная жизнь дракона. Книга восьмая - Александр Костенко

Если после соединения с караваном девочка всё время жалась ко мне, то заметно оживилась спустя четвёрку оставленных позади городов. На привалах она робко отходила в сторону и поглядывала то на лошадей, то как караванщики за ними ухаживали, то с опаской разглядывала уходивших на дежурства охранников. А после шестого города передо мной встал выбор: отрезать себе уши ржавым серпом и отскоблить мозг гнилой веткой, или просто отрезать девочке язык, чтобы та прекратила донимать меня вопросами. Хотя последнее малышку уж точно бы не остановило.

Девочка с каким-то упоением задавала мне вопросы обо всём, что только видела нового. И старого тоже. Она спрашивала про лошадиную упряжь и как вообще у повозки поворачивается первая колёсная ось. Спрашивала, почему охранники носят разную броню, а после долго донимала меня вопросами о разнице кольчуги и кожаной брони, и как они делаются, и зачем они носятся, и прочее.

Однажды девочка спросила меня про хлеб, почему у белого и чёрного такой разный вкус. Не знаю, кто меня тогда дёрнул ответить, что это из-за разного зерна, пшеницы и ржи. Я ещё несколько дней сожалел о своём решении, объясняя девочке про всякие злаки, овощи, и что они не появляются на столе из кухни или с рынка, а сначала выращиваются на полях.

Где-то после десятого города девочка к вопросам начала примешивать свою оценку всего увиденного, и не только. Она в подробностях рассказывала, как ей на вкус съеденный завтрак, и что ветер какой-то влажный, и что солнце сильно светит и прочее.

Но самое паршивое то, что всё это девочка делала при прочих разумных из каравана. Я уже в первый день игры в «почемучку» ловил насмешливые взгляды, а на второй день жена начальника охраны мурлыкнула, что я в няньки записался, и от вездесущих шуток и подколок уже было не спрятаться. Я бы нахер поубивал всех в караване, если бы не скорый провоз до Трайска, но благо спустя неделю смешки сошли на нет, и только жена начальника постоянно мурлыкала издёвки. Но её одну я мог вытерпеть.

— Что такое праздник? — нетерпеливо переспросила девочка, аккуратно дёрнув меня за руку.

— Это когда всем весело.

— Это как?

— Вот тебе весело сейчас?

— Не знаю. А как это, весело?

— Ты завтра сама посмотришь, — бросил я, надеясь, что девочка отвяжется, и тут же осёкся. Но поздно. Девочка расплылась в широкой улыбке, в рубиновых глазках загорелся азартный огонёк.

— Мы пойдём на праздник? А что там будет? А когда пойдём? А…

— Помолчи, — отрезал я. Сам себя загнал в ловушку, а что-то возразить уже сил нет. — Ты посмотришь на праздник. Сама увидишь. А будешь доставать меня вопросами — не увидишь. Поняла?

— Поняла. Я не буду, — прощебетала девочка и чуть сильнее сжала мне ладонь.

В бане нас ждал хозяин бани и его супруга с двумя сыновьями. Вид маленькой девочки с кожаным ошейником сильно озадачивал, но малышка держала меня за руку и смотрела на разумных с ребяческим интересом. Это успокоило семью банщика и те поклонились мне, распинаясь, что вот прям рады видеть у себя местного магоса, это большая честь для них. Хотя я и в прошлые разы заходил к ним, но в титуле магессора.

— Этого хватит? — я аккуратно достал два золотых кругляшка с отчеканенной башней, символом Арнурского королевства и, собственно, Арнурской магической академии. Других монет я не держал, бессмысленно.

— Да вы что, господин, конечно ж хватит, — с придыханием выпалил банщик, аккуратно передал монеты супруге и натянул на лицо подобострастную маску. — Пройдёмте, пройдёмте. Для вас с самого обеда подготовили парилочку.

Мужик проводил нас по небольшом коридору в баню для избранных, с отдельной раздевалкой и парилкой с купальней. Вода натаскана, печь разогрета. Банщик предложил помощь в купании, обходить нас веником — но с этим поможет Консерва, если потребуется. Мужик всё понял и поторопился уйти, но клятвенно уверял прибежать по первому зову.

Когда в дверь в парилку аккуратно постучали, а следом раздался голос Консервы — я наслаждался горячим паром на верхней полке, согреваясь от долгих часов под промозглым ливнем. Девочка по моему настоянию перебегала с нижней на верхнюю полку, в меру сил терпя жар и отгоняя возможную простуду.

Консерва вошла в парилку робко, с заблаговременно красным от стыда лицом, прикрывая наготу полотенцем.

— Здравствуй, Консерва, — девочка любознательно глядела на девушку.

— Здра… Здравствуй, Соя, — взгляд Консервы метался, девушка не знала, на что ей смотреть. На троптоса с четырьмя руками она смотреть не хотела, как и на голого ксата, держащего посох неподалёку.

— Никто тебя насиловать не будет, не позорься, — я показал Консерве на небольшой таз. Девочке неплохо было бы обмыться и долго посидеть на верхней полке, а оставшееся время отдыхать.

Консерва приказ поняла, но потянулась к ведру и остановилась. Она всё ещё придерживала полотенце, а одной рукой работать неудобно. Девушку пробила дрожь, она через открытый рот медленно выдохнула — и убрала полотенце. Её лицо окончательно стало пунцовым, а кончики острых ушей, казалось, чуть подвернулись внутрь.

Я лично не знаю, чего Консерва смущается. Я вижу не девушку с небольшой аккуратной грудью, чуть мускулистыми плечами от махания мечом и крепкими бёдрами с упругой задницей — я вижу лишь высшего разумного. И какого-то влечения не испытываю.

— Городские слухи знаешь? — спросил я у Консервы, когда та зачерпнула горячей воды из чана над печкой. Девушка двигалась заторможенно, стараясь быть повёрнутой ко мне боком или задом.

— Да, господин, — ответила Консерва. Она отвлеклась на разговор и не заметила, как повернулась ко мне передом. Она вздрогнула и едва удержала в себе слёзы.

— Прекращай позориться. Ты где-нибудь видела, чтобы караванщик свою лошадь… — я прервался, поняв, что меня внимательно слушало одно мелкое наказание. — Не трону я тебя. Прекращай портить мне настроение. Рассказывай слухи, которые знаешь. И что там с заданием в гильдии на циклопов?

Циклопы заняли бывшее логово оруков, до этого бывшее логовом гоблинов, до него полтора дня в повозке на запад от города, и ещё половину суток пешком. Две недели как мигрировали, с молодым выводком, а в такое логово никто в здравом уме не сунется.

— Раний Шалский, граф города, — продолжала Консерва, робко сидя на