Хозяин теней 6 - Екатерина Насута

Вообще, конечно, может, Каравайцев и не обжился пока, потому как в эти самые покои, при пансионе, он переехал за день до меня, самым благородным образом взваливши на сутулые плечи свои ношу дежурств. Прежде комнаты эти занимал Павел Юрьевич, он же и приглядывал за учениками. Но ввиду постигшего его несчастья, Павел Юрьевич обязанности выполнять не мог. А потому Каравайцев и предложил поменяться. Мол, в снятой прежде квартире он и не обосновался толком, но она тиха и чиста, и самое оно, что требуется, дабы здоровье поправить.

Тем паче, оплачивает квартиру гимназия.

Это выяснил Орлов, который, в отличие от нас с Метелькой, в пансионе освоился быстро. Он же и добавил, что у Павла Юрьевича своё жильё есть, но далековато, а потому он в здешней квартире не жил постоянно, но лишь когда работы много оказывалось.

А вот Каравайцев, тот постоянно будет.

— Забирайтесь, — Лаврентий Сигизмундович сам отворил дверь. — Сейчас в жандармению, отметимся, а после надобно будет в министерство заглянуть. Велено забрать новые тетради по…

Тьма заворчала, а я вдруг ощутил на себе взгляд. Такой внимательный взгляд. И с трудом удержался, чтобы обернуться.

— Метелька, — произнёс я шёпотом, уже оказавшись внутри машины. — За нами приглядывают.

— Каравайцев?

— Нет, — я мысленно прикинул план здания. Каравайцев сейчас с малышнёй из подготовишки возится, объясняет им правила сложения. И окна его класса выходят на другую сторону.

— Что ж, господа, — Лаврентий Сигизмундович сел за руль и, перекрестившись, повернул ключ в замке. — Бог даст, доберемся…

Как-то оно… не вдохновляло.

[1] «Биржевые ведомости», № 66, 1913 год

Глава 26

Для изготовления двойной тминной водки или доппель-кюммеля надобно взять три фунта хорошего тмина, четверть фунта аниса и восьмую — укропных семян, а также десять золотников фиалкового корня, двенадцать — сухой лимонной корки и шестнадцать — померанцу. Всё это мелко истолочь и залить полуведром очищенного крепкого винного спирта и оставить две недели настаиваться. Потом, растворив десять фунтов сахару в трёх бутылках колодезной воды, смешать с настоянным спиртом, дать отстояться и после процедить сквозь пропускную бумагу. [1]

Советы по домоводству

Причину этакой неуверенности я понял почти сразу, как машина выкатила за ворота. Водил Лаврентий Сигизмундович куда хуже, чем стрелял. Он вцепился в руль обеими руками, сам подался вперёд, при этом безбожно щурясь и вздрагивая всякий раз, когда нас кто-то обгонял. А обгоняли нас частенько, потому как ехал он крайне медленно, осторожно. Даже не ехал, а будто бы крался вдоль тротуара.

Метелька толкнул локтем в бок, взглядом указав на Лаврентия Сигизмундовича.

— Сиди тихо, — шёпотом ответил я. — Не отвлекай водителя во время езды!

Ибо точно врежемся.

Или в нас.

Очутившись на перекрестке, Лаврентий Сигизмундович почти остановился, точно сомневаясь, в какую сторону сворачивать и надо ли вообще сворачивать. Потом поднял руку, неловко перекрестился и столь же медленно пополз вперёд. Губы его шевелились, и прислушавшись, я с удивлением понял: он молился.

Вот тебе и…

— Сав? — Метелька дёрнул за рукав и подсел ближе. — Что думаешь?

— О чём?

— Обо всём…

— Обо всём думать — башка треснет, — шёпотом откликнулся я. Сбоку протяжно загудели и Лаврентий Сигизмундович сильнее вцепился в руль, но скорости не прибавил. А молитва зазвучала во весь голос.

— Ладно. Каравайцев… ты уверен, что это Ворон?

— А ты нет?

— Не похож.

— То есть, ты этого не видишь?

— Ну… я вижу, что он — как близнец того, который нас готовил, — Метелька говорил шёпотом. — И ты прав, что говорит, как раз, как тот. И вообще… но на Ворона не похож! Я приглядывался. Потом. Как ты сказал. Но ничего… и так, и этак…

И так, и этак.

Интересно.

— Или это потому что я не дарник? — шёпотом продолжил рассуждать Метелька.

— Возможно. Тут пока тяжело понять, что к чему, но… да, выглядит логично.

— А они тогда почему не видят?

— Кто?

— Ну… Орлов. Или вон Шувалов. Серега…

— Потому что они не знакомы ни с настоящим Каравайцевым, ни с Вороном. А вот Демидов видел его. Возможно, что настоящего. Но вряд ли.

— Почему?

— Не знаю, просто предположение. Если бы он видел его настоящего, то вряд ли ощутил бы фальшь. А сходства, как он сам признался, нет. Но что-то такое Демидов уловил, если сопоставил этих двоих. Как и я.

Метелька вздохнул.

— Жалеешь? — уточнил я.

— О чём?

— Что не дарник.

— Не знаю. Вроде мне и так неплохо, а вроде и… вот ты дарник. И Орлов. И прочие… а я?

— А ты нет.

— Ну да…

— Еремей тоже не дарник.

— Ага… не думай, я понимаю. Мне свезло и вообще… если б там в приюте остался, то долго бы ни прожил. Там две дороги — на фабрику или бандитам. А так… если подумать, то это ж мечта, а не жизнь. Мамка моя, когда жива была, говорила, мол, учись, Метелька. Хорошо учись и в люди выбьешься. В лавку какую устроишься, сперва-то так, на подмогу, а после, глядишь, коль старательным себя покажешь, и в приказчики выйти можно. Купишь себе рубаху красную и сапоги яловые, барские. Будешь целыми днями по лавке прохаживаться, а как надоест — чаи пить. С бубликами…

Он замолчал. Правда, хватило ненадолго.

— Она б порадовалась, если б узнала.

— Чему?

Как по мне, пусть жизнь приказчика не так и весела, как виделось Метелькиной матушке, но всяко безопаснее нашей нынешней.

— Как же… приказчик — это что? Так, мелочь. Перед каждым спину гнёт. А я вон, при доме, при благородных. И в гимназии всамделишней. И так-то… свезло.

— Ага, охрененное везение. То твари, то провалы, то лихие люди.

— Вот вроде умный ты, Савка, а простых вещей не понимаешь, — Метелька глянул снисходительно, и вправду как на человека неразумного. — Они ж везде. И твари, и провалы, и лихие люди. У нас вон сосед с ярмарки ехал. Телегою. С жёнкою и старшим сыном. Так их в лесочке прям и того… соседа на сосне вздёрнули, бабу его там же. Ну а сыну бошку проломили. Потом остатние все переругались, когда наследство делили. И жена его, ну, сына, тогда на всю улицу выла. Её и домой не приняли, и при доме не оставили, места, мол, мало. Так и пошла, молодою, в монастырь. Может, оно и к лучшему. Может, живая. Остальные-то и году не прошло, как перемёрли. Как и мои, и вся деревня. И я мог бы. Но выжил.