Повесть о Ладе, или Зачарованная княжна - Светлана Фортунская

У любви, как у пташки, крылья…

Кармен

Не знаю, кто как, а я всегда могу отличить влюбленную женщину от невлюбленной. Влюбленная иначе ходит, иначе смотрит, иначе разговаривает. Внутри у нее будто загорается фонарик, и его теплый свет изливается на вас из ее глаз, согревает ее голос, придает легкость и уверенность ее походке.

А если эта влюбленная женщина к тому же еще и ведьма (пардон, чародейка) и красавица, то внутри у нее не жалкий фонарик, а прожектор, вроде тех, какие ставят на маяках.

Лада всегда ступала легко, не оставляя следов.

Голосок у нее всегда был нежный и певучий. (Особенно в те моменты, когда она читала заклинания.). И глаза ее синие всегда лучились, всегда сияли, всегда излучали внутреннее тепло.

Но в это утро…

Она очень устала – танцевала, наверное, всю ночь напролет. И шла усталая, даже немножко пошатывалась на ходу, но ножки ее при этом вовсе не касались земли, а отталкивались от воздуха сантиметрах эдак в пяти от пола.

А когда она сказала:

– Доброе утро и с Новым годом, милые вы мои! – У меня по спине пробежали приятные мурашки и растаяли в глубине живота.

А когда она после этого засмеялась, то словно целая дюжина серебряных колокольчиков рассыпала звонкую трель.

Глаза у нее сияли так, что я даже зажмурился.

Она у порога, прямо на пол, сбросила курточку, быстренько расцеловала нас всех, даже Жаба, и только Пауку послала воздушный поцелуй, чмокнув ладошку своими пухлыми алыми губками и потом на нее дунув – и этот поцелуй явственно видимой розовой пушинкой проплыл по воздуху и скрылся внутри ажурного паучьего домика. А потом она подпорхнула к телефону и набрала номер. И пока она все это проделывала, ее синее платье, милое синее платьице, фасон которого мы выбирали с Вороном, становилось постепенно белым, удлинялось, расширившись книзу, и вот она уже разговаривает телефону в наряде невесты – даже и с фатой на растрепанной головке. И с веночком из живых цветов.

И живые цветы вырастали вдруг в самых неожиданных местах нашей квартиры – из паркета, кафеля в ванной, и на подоконниках образовались целые клумбы, я уж и не говорю обо всех тех комнатных растениях, которые служили предметом любовной заботы Паука – кактусы вмиг повыпускали длинные стрелки, отягощенные огромными мохнатыми разноцветными звездами, зелень плюща скрылась под меленькими беленькими звездочками с медовым ароматом, герани стали походить на разноцветные капустные кочаны, и даже водоросли в аквариуме покрылись невзрачными крошечными цветочками.

А мягкость Ладиного голоса при разговоре по телефону превзошла самое мое наинежнейшее мурлыканье – сытый, в теплой постельке, прижимаясь к боку Лады, и то я не мурлыкал так проникновенно и мелодично.

Мы с некоторым опасением взирали на все эти приметы влюбленности нашей очаровательной княжны. Опасение каждого из нас имело свои основания, но, наверное, все эти основания базировались на одном и том же – потеряет голову.

Потеряет голову, наделает глупостей.

Потеряет голову и вместе с ней свои магические способности.

Потеряет голову, выйдет замуж за обыкновенного здешнего парня, и прости-прощай наша надежда стать когда-нибудь людьми…

А Лада, наворковавшись по телефону, – кстати, замечу, слов никто из нас не слышал, ни словечка не разобрали, как ни старались; по-видимому, это тоже было следствием ее влюбленного состояния, она не хотела, чтобы ее подслушивали, – так вот, вдоволь наворковавшись по телефону, Лада порхнула в свою комнату, набрав высоту где-то так около полуметра. Она немножко снизилась, так как стукнулась лбом о дверную притолоку, но и после этого на пол она не опустилась.

Мы молча переглянулись, когда Лада улеглась спать, а из комнаты поплыли по воздуху чашки, плошки, тарелки и прочие предметы, причем грязная посуда опускалась в мойку, крутилась и вертелась под полившейся из крана струей воды, даже и тряпочка сама собой терла загрязненные места, потом посуда ополаскивалась и выстраивалась в ровный ряд в сушке. А то, что мы не доели, перекладывалось в судочки, мисочки и баночки, накрывалось крышечками и блюдечками и выстраивалось в буфете. Домовушка расстроенно крутил головой и бурчал себе под нос, что вот «опять счас трансмоторная будка рванет» и что «столько волшбы тратить за раз, да еще на мытье посуды, ну совсем не годится»; Жаб и Рыб в изумлении разевали рты, Пес, по-моему, ревновал – он следил за процессом мытья посуды с невыразимой печалью в карих глазах, уложив большую голову на лапы, и только время от времени поводил ушами. Я был несколько сбит с толку. Ну и восхищен, конечно: такого блистательного, такого уверенного обращения с потоками магионов, свитых в сложные переплетения, я не только никогда не видел – я просто не представлял себе, что такое возможно.

А Ворон грустно нахохлился на своем насесте, и желтые глаза его туманились от приятных воспоминаний. А может быть, и не очень приятных – не знаю.