Наследие проклятой королевы - Игорь Осипов

— Пётр Алексеевич, что за хрень?!

Генерал постучал пальцем по виску.

— Не только у тебя система стоит! — азартно прокричал он в ответ. — У тебя первая серия. У неё спецсерия для спецназа.

— Бля! — выругался я и стукнул от досады по бедру. Я болел за Катарину и не хотел её проигрыша.

Удары сыпались, как выстрелы из пулемёта. У обеих были разбиты губы и по фингалу под глазами.

Но бой в форсаже длился недолго. Девушки — не машины и стали потихоньку сбавлять темп. И невооружённым взглядом было видно, что они начали уставать. Уже и удары пропускают, да и сами удары слабеют. Вскоре они сошлись в клинч. Катарина обхватила Лену за шею и била коленом по бокам, а землянка тяжело стучала ей обеими руками по рёбрам. Они уже туго соображали и еле держались на ногах.

Неизвестно, чем бы кончился этот бой, но все решилось совершенно неожиданно. Толпа вдруг завизжала и бросилась врассыпную.

Я растерянно обернулся и выругался: по поляне ко мне упрямо ползла та сама кровавая зубастая амёба. Она оскалилась десятком зубастых пастей и заорала, как кипячённые заживо щенки. Упёртая, однако, скотина!

— Да отвяжись ты, падаль!

Я быстро подобрал опрометчиво выброшенную палку и прижал тварь к земле. Та вытянула щупальца, как бешеный осьминог, и обвила ими моё оружие, пытаясь дотянуться до меня.

— Что ж с тобой делать? — пробурчал я и оглянулся.

Толпа выглядывала из-за фургонов, осеняя себя знаками небесной пары. Сразу понятно, что подобную сущность они видели впервые. Даже как-то гордость взяла за земные кошмары, неведомые местным.

Я глянул на дерущихся девушек. А те молча стояли, обнявшись и таращась на этот оживший фарш из крокодила, стайки пираний и десятка миниатюрных бультерьеров.

Катарина вдруг вцепилась клыкам в горло Лене, хотя это и получилось вяло и обессиленно, а затем процедила сквозь зубы.

— Сдавайся. Я сильнее.

— Русские не сдаются, — пробурчала в ответ Лена и несколько раз ударила кулаком в живот храмовницы.

— Так нечестно. Я сильнее.

— Нет, я!

Катарина разжала зубы и стукнулась лбом о лоб землянки. Девушки замолчали, а потом одновременно рассмеялись.

— Я рад за вас! — прокричал я, лихорадочно переводя взгляд то на девушек, то на амёбу. — Что мне с этой хренью делать?!

Я попятился поддеть её ногой, но потом отдёрнул, так тварь потянулась щупальцем к ботинку. Внезапно рядом появился генерал. Он держал в руках трехлитровую банку компота. Быстро свинтив крышку, он вылили жидкость в траву и протянул банку мне.

— Запихивай. Думаю, как раз влезет.

— Как? Я его трогать боюсь.

— Все за вас делать надо! Не дай этому уползти.

— С радостью!

Пётр Алексеевич быстро сходил к фургону и принёс чью-то латную перчатку. Напялив на руку сей девайс, он сел на колени и начал засовывать красную с багровыми сгустками массу, словно сбежавшее из кастрюли тесто. Тварь визжала и упиралась, но я начал помогать, подпихивая монстра палкой к банке и прижимая щупальца ногой. Через пять минут отборного мата существо оказалось под плотно завинченной крышкой.

— На, — протянул мне трофей Пётр Алексеевич. — На базе по накладной сдашь для опытов.

Я брезгливо принял банку с шевелящимся монстром. Того, что тварь задохнётся, я не боялся, потому что она изначально неживая. А потом, сунув под мышку уродца, царапающего стекло изнутри когтистыми щупальцами, я подошёл к девушкам.

— Катюш, ты вся в крови. Пойдём, раны промою.

— И мне заодно, — устало пролепетала Лена.

Я глянул на храмовницу: вдруг она опять с ума от ревности сходить начнёт? Но та лишь пожала плечами, мол, не против.

— Ладно, перекиси и шёлковых ниток на обеих хватит.

Девушки, держась друг за друга, направились в сторону нашего фургона. Я опустил взгляд. У самых ног сидел лакированный Чужик, скаля пасть.

Я сперва вздрогнул, а потом махнул рукой.

— Пойдём уже. Все равно не отстанешь. Будешь у меня за технику безопасности отвечать. И, кажется, мне надо изучать не магию стихий, а целительные чары.

Я подобрал с травы брошенную Катариной одежду и пошёл вслед за девушками. Надо было привести себя в чувство, так как мне предстоял тяжёлый день. Завтра с утра мы вступаем в проклятые земли, и если они хоть вполовину такие, как Гнилой Березняк, будет очень туго.

****

Дементэ лежала, скрючившись на полу. Ей постоянно хотелось есть, ведь, несмотря на то, что мелкие прислужники этой старухи приносили фрукты, коренья и воду в горшках, через пуповину жизненная сила перетекала к чудовищному младенцу, который даже не шевельнулся ни разу. Но гигантский уродец тяжело дышал, а пуповина слегка пульсировал в такт нечеловеческому сердцу, потому понятно было, что урод живой, а не куча дохлого мяса, уподобившаяся вспученному киту, выброшенному на берег Западного моря.

Женщина устала плакать и читать молитвы, прося помощи у Небесной Пары. Единые в своём бытии Шана и Сол её не слышали. Слезы высохли, но глаза щипало от соли. Губы устали шептать священные слова.

— Это не убежище, — прошептала дементэ, глядя на других стонущих пленниц.

Женщина помнила слова откровений о местах силы и теперь, увидев все своими глазами, поняла: всё это ложь. «И удалилась Вечноскорбящая мать в чертоги столовой горы, и стерегут слуги ее покой», — гласило писание. Ложь! Это не убежище! Это сумасшедший дом для богини! А твари, что охраняют, — изуродованные силой проклятого места сёстры милосердия. Они выполняют прихоти безумного божества и в то же время стерегут её, чтобы не сбежала. Стерегут они и для того, чтоб не шли паломницы и паломники, и лишь некоторых дур, таких, как сама дементэ, что упрямо идут в лапы безумия, пользуют без зазрения совести.

Один раз старуха попыталась уйти, и стражи преградили ей путь. Гнев старухи был страшен. Камни и кости начинали кружиться вокруг неё, молнии скакали по пещере и выжгли не меньше дюжины стражниц, но все кончилось тем, что самая большая жирдяйка, тряся складками сала и десятком истекающих молоком грудей, взяла старуху за плечи и долго уговаривала её быть тише. Так всегда разговаривают со стариками, впадающими в беспамятство.

Обугленные тела быстро утащили, стража занялась своими делами, а жертвы забились ещё глубже в угол пещеры.

Дементэ зажмурилась и снова заплакала, но слезы шли туго, словно иссякла чаша скорби, в которую было щедро налито судьбой из небесного моря горестей. Женщина вытерла глаза и приподнялась на локтях. Низ живота, испачканный засохшей кровью, болел так же, как в тот день, когда дементэ избавилась от плода, боясь, что сёстры отлучат её от покровительницы. Как оказалось, зря. И теперь у неё ничего больше в этой жизни нет, кроме ненависти, обиды и боли потерь.