Формула власти. Новая эпоха - Анастасия Поклад

— А теперь представляй, как выздоравливаешь! — приказал Зарин и мог бы поклясться, что у него получилось не менее внушительно, чем у Климы. Наверное, обда в минуты гнева тоже ощущала эту злость, от которой весь наливаешься силой и способен, кажется, одним пинком сколоть верхушку Западногорского хребта.

Тенька скосил глаза на поцарапанную о дверь руку, которая его держала.

— Чего это у тебя?.. Кровь?

— Она самая, — Зарин отпустил больного и лизнул саднящую костяшку. — Красная, здоровая. И у тебя такая же будет, если ты…

— Точно! — хрипло выдохнул Тенька и бессильно откинулся на подушку, продолжая бормотать: — Кровь… она ведь другая… по составу и виду через вектор… светового преломления… никто же толком не смотрел… не хватало знаний… даже в древности… а если… проценты… проценты…

Зарин испугался, что слишком сильно тряхнул колдуна, и тот малость стукнулся об тучу.

— Эй, Тенька, — перебил он бессвязный шепот. — Ты, давай, не дури!

— Зарька! — Тенька глядел на него широко распахнутым правым глазом, а левый прищурил и скосил к подбородку. Выглядело жутковато. — Возьми ланцет и царапни меня! Мне до жути надо видеть свою кровь!..

И, видя, что Зарин отступил на шаг, явно намереваясь поднять по тревоге всех врачей Института, моляще прибавил:

— Честное слово… если ты это сделаешь… я тут же поправлюсь!..

…Пришедший получасом позже дежурный врач застал странную, но идиллическую картину.

Умирающий от бесцветки колдун полулежал на подушках, разглядывая через прищур два окровавленных ланцета: один в обычной алой крови, а второй в тягучей белесой. И вдохновенным хриплым шепотом вещал, периодически срываясь на кашель:

— Таким образом, разнородность соотношений частиц в данных системах позволяет предположить парасферическое искажение света, вызванное корпускулярно-волновой дисфункцией по четвертому вектору, которая…

Зарин сидел за столом у кровати, торопливо чиркая куском угля по обрывку тетрадного листа, в который, судя по виду, прежде заворачивали какие-то жирные притирания.

— Да погоди ты, — ругался Зарин. — Говори помедленнее! Как правильно писать: дефукция или дифунция?

— Дисфункция, — сипел Тенька. — Крокозябры с тобой, неучем, пиши, как можешь, я потом все равно набело переправлю… Значит, так… четвертый вектор позволяет определить характер искажения, который в совокупности с ритмическим рядом свето-звуковой волны частиц дает…

— Что здесь происходит?! — выдавил из себя врач.

Зарин оторвался от своего дела и честно пояснил:

— Тенька внезапно захотел заняться наукой. У него много идей, но нет сил водить углем по бумаге. А я не могу сейчас ему отказать, чем эта наглая морда пользуется.

— Сударь, одолжи каплю крови на опыты, — жадно подхватил Тенька, чуть приподнимая голову. — Мне нужно больше образцов!

— Хм, — задумался врач. — Возможно, легкое помешательство — это побочный эффект болезни…

— Безнадежно, — махнул рукой Зарин. — Он всегда такой.

Поразмыслив немного, прибавил:

— И это, пожалуй, к лучшему.

* * *

Дни шли за днями, декабрь близился к середине. Кивитэ, изрядно разрушенный после осады, занесло снегом по самые крыши. Но даже тогда в городе не прекращалась жизнь. Многие воины обды устроились тут зимовать, заодно помогая с восстановлением домов и стен. Кивитэ и прежде нельзя было назвать тихой провинцией: здесь проходили торговые пути в Мавин-Тэлэй, сюда шли на гульбища старшие воспитанники Института, а обреченные на Гарлей рекруты в последний раз пили допьяна. Сейчас, когда Гарлей отстраивался, а от него к Институту постоянно сновали гонцы и купеческие обозы, Кивитэ переживал второе рождение. Днем шумели ярмарки и базары, а едва темнело, призывно загорались огни над порогами таверн, где гостям предлагали все сорта выпивки, мясо на углях и душистые хлеба из пшеницы нынешнего урожая. Почти в каждом доме пекли на продажу пироги, вымачивали фрукты в сладком сиропе и одинаково хорошо умели заварить что ромашку, что сильфийский укроп. С площадей и сквериков зазывали посмотреть представление бродячие артисты. Одни показывали фокусы и кувыркались на потеху публике, другие за звонкую монету пели все, что пожелает привередливый зритель.

По зимнему времени на главной площади залили каток, гладкий, как лучшее сильфийское стекло. Пришлые колдуны сделали лед прочнее стали, а по периметру развесили немеркнущие светляки. И круглыми сутками на катке не утихали смех, гомон и звон коньков о ледяную корку.

…Эти двое зачастили на каток недавно — не больше пары недель тому назад. Они всегда приходили, держась за руки, и даже за сотню шагов производили впечатление счастливой влюбленной пары.

Высокий парень с вытянутым лицом и заиндевевшими на морозе бровями со смехом помогал своей спутнице привязывать к сапожкам блестящие полозья и выводил на лед. Девушка, еще молодая, длинноносая и черноглазая, поджимала тонкие губы и опасливо хмурилась, называя все это глупой затеей. А потом неожиданно заскользила ловко и проворно, оставив кавалера далеко позади, хлопать в изумлении глазами.

— Клима! — прокричал он. — Ты же говорила, что никогда прежде не каталась на коньках!

— Подумаешь, коньки! — задрала длинный нос девица. — Всего-то и надо, что держать равновесие. Я девять лет училась этому на доске!

Они катались до упаду и в изнеможении валились в снег, не прекращая смеяться и целовать друг друга. А потом снимали полозья и шли бродить по городу, изредка заходя куда-нибудь погреться, выпить горячее, поесть сладкого или сытного, смотря чего им в данный момент хотелось.

— Мне это снится, — однажды сказала Клима, когда Хавес показывал ей, как ловить снежинки ртом. — Хотя, нет. Даже во сне не бывает так хорошо.

— Дурочка, — Хавес притянул ее к себе, обнял, закутанную в десять платков. — Моя любимая дурочка!

Клима фыркнула.

— Мне больше нравится, когда ты зовешь меня обдой!

— Моя обда! — тут же исправился Хавес. — Моя личная обда! И ничья больше!

Клима обняла его так крепко, как только могла.

— Веска, — прошептала она сладко. — Как же я хочу, чтобы эта зима никогда не заканчивалась! Я желаю, чтобы мы вечно вот так ходили на каток, а потом шли в тот подвальчик на углу за укропником и леденцами. И чтобы ты все время был рядом, и целовал меня. Я с тобой себя не помню, Веска!

Он подхватил ее на руки, раскрутил над головой, бросил в пушистый сугроб и прыгнул сверху.

— Климка! Холодно, а у тебя щеки горячие!

— Я с тобой, как огонек, — призналась она. — Кажется, лед пальцами топить могу.

— Только не вздумай делать это на катке! — захохотал Хавес. — Лучше растопи меня, как ты умеешь.

— Тогда пойдем в нашу комнату на том уютном чердачке. Возьмем вина, хлеба и будем не спать всю ночь.

— Опять не вернемся в Институт?