Предназначение - Галина Дмитриевна Гончарова

– Как я усыплю всех, ты вечером из палат государевых уйдешь потайным ходом. Ксюхе своей даже и не говори ничего, не ее ума дело. А как решится все здесь, я за тобой Руди пошлю. А ты покамест в его доме побудь, знака подожди.

– Матушка, мне не по душе это.

– Зато как я тебе знак дам, ты в палаты явишься, оно и для дела полезно будет. Рыцари будут на Джерманской улице собираться, как дела свои сделают, оттуда и придете. Так боярам и скажем: ты помощь брату вел, да опоздал, вот горе-то, вот беда…

– И то… хорошо, матушка. Так я и сделаю.

– Вот и ладно, сынок, вот и хорошо.

– Михайлу с собой возьму. А Ксюху, может, тоже забрать?

– Не надо. Здесь она со всеми уснет, ничего не увидит, не узнает. А вот что в городе будет? Понятно, она-то дура, да мало ли что услышит она, кто с ней потом поговорить сможет? Сам знаешь, не всем мы по душе.

– Как скажешь, матушка.

Любаве бы обеспокоиться такой покорностью сыночка, да не до того ей было! Какие уж тут мысли? Договорились, вот и слава Богу, чадушко ее подальше будет от опасности. Вот и хорошо, вот и ладно…

А что на уме у Федора было…

Взрослый он уже, этого и не учла Любава, и приказам ее сын уже не повинуется безоглядно, у него и свое мнение есть, а пуще того – свои желания и дурость. А когда все это воедино соединяется, такая гремучая смесь выходит, что смотреть страшно. Любава свои планы лелеяла, Федор свои. Вот и не вышло все ладно да гладко. Не доверились они друг другу.

* * *

– Сегодня дело случится, Мишка.

Михайла на Федора посмотрел прямо.

– От меня что надобно, государь, что я могу для тебя сделать?

Федор задумался.

– Что сделать? А пожалуй, ты мне сегодня и сослужишь службу. Только придется тебе кое-что испытать…

– Испытай меня, государь, что скажешь – сделаю.

Федор поморщился, из ножен клинок потянул.

– Ох, не хотелось мне о том говорить, ну да ладно! Ты и так многое знаешь, а сболтнешь хоть слово – голову с плеч снесу. Понял?

– Ты меня не головой пугай, государь, я ее сто раз попусту сложить мог. А вот дружбы твоей лишиться да доверия – вот это страшно.

Ответ Федору понравился, улыбнулся царевич, да по руке провел чуть повыше запястья. Царапина длинная получилась, кровью набухла, Федор ложку со стола взял да кровь в нее и собрал.

– Пей.

– Государь?

– Пей, говорю, не то не подействует, потом объясню я тебе все.

Михайла повиновался, ладно уж! Случалось с ним разное, когда бродяжили они. Человеческую кровь пить не приходилось ему, а вот конскую – было. И мясо сырое жрать тоже – дело такое, бродяжье, не всегда огонь развести можно.

Кровь как кровь, солоноватая, теплая еще, противно, да слизнуть с ложки можно и ложку облизать тоже…

– Теперь чего, государь?

– Теперь слушай меня внимательно. Мать у меня… сам знаешь, умеет кой-чего. Думаю, понял ты уже.

– Чего ж не понять. Волхвы у тебя в предках были, да, государь?

Федор в улыбке расплылся:

– Да, Мишка. Волхвы.

Михайла дух перевел незаметно. Ну, кажись, поверил… волхвы, как же! Три раза ха, не оберешься греха! Кому другому расскажи, авось со смеху не подохнут! Волхвы!

Да ведьмы у тебя в роду, и мамашка твоя ведьма, сразу видно!

Только дурак не разберется, а меня ты таким дураком и считаешь, сразу видно.

– Сегодня, как вечер будет, все уснут. Тогда мы с тобой к Борьке в покои пойдем.

– Государь?

– Не хочу я Устинью без защиты оставлять. И с Борькой сквитаться хочу. Они как раз спать будут. Борьку я руками своими удавлю, а Устю… сам бы донес, да боюсь не справиться, все ж не перышко она. Надобно будет ее из палат государевых унести, в дом Истермана. Сначала. Потом найду я, куда ее спрятать так, чтобы мамаша моя не проведала ничего, не помешала нам.

И так Федор при этом облизнулся, что Михайлу аж замутило. Неуж не понимает царевич – не полюбят его, хоть он наизнанку вывернись! Не просто не полюбят, возненавидят!

Спросить?

Так почему б и не спросить…

– Государь, думаешь, забудет она мужа?

Федор аж слюной брызнул, так разозлился:

– Я ее муж! Я!!! Борька ее обманом получил!!!

– А все ж она счастливой выглядит. – За слова эти Михайла гневный взгляд получил, но не остановился: – И ребеночка носит, с ним что, государь?

– Ничего. Не будет ребенка. А со временем забудет она обо всем, меня полюбит.

И с такой жуткой уверенностью Федор это говорил, что у Михайлы наново мороз по позвоночнику пробежал.

Не сомневается Федька, не притворяется, и вправду он так думает, и не волнует его чужое мнение. А ведь любит – или думает, что любит, – Устинью.

Неужто и он, Михайла, такой же?

Так Михайла увлекся этой мыслью, что едва сообразил Федору ответить:

– Я с тобой, государь. Как прикажешь, так и сделаю.

Федор довольно улыбался.

А Михайла…

А он тоже улыбался.

Много чего этой ночью решится.

* * *

– Андрюшенька!!!

– Пусти меня!

Сто раз уж пожалел боярич Андрей, что по-хорошему с бабой дурной расстаться хотел! Какое там! Двести раз!

Цепляется за него Степанида, за одежду хватает, воет, ровно по покойнику… Вот чего ей надобно? Побаловались – и хватит! Порадовали друг друга…

Ладно, он боярыню порадовал, хоть и не поймет сейчас, для чего оно ему надобно было? И не так чтобы очень хороша собой боярыня, и в матери ему годится, а как затмение какое нашло! И ведь хорошо ему было, ровно в дурмане сладком.

А сейчас прозрел вот…

Не люба, и что ты хочешь тут сделай. И окажутся они в кровати, так ничего ему со старухой не захочется!

А ведь воет!

Рыдает, а боярич жестоким человеком не был, бабских слез не любил.

– Прости, а не могу больше, не люба ты мне! Ну, хватит плакать…

Куда там успокоиться!

Пуще прежнего взвыла Степанида, аж стеклышки цветные затряслись в рамах узорчатых. Минут пять ее Андрей пытался успокоить, а потом как мужчина поступил: плюнул на все, да и сбежал, буркнув, что за водой пошел.

Ага, к ближайшему трактиру.

За живой водой, сиречь вином крепленым.

Хватит с него истерик да дурости бабьей, и ведь смог же он как-то с этой… Самому себе удивляться впору!

А не было в том