Игра в умолчания - Макс Мах

с острыми длинными когтями, принадлежали уже миру зверей, а не людей. Еще шаг, долгое мгновение «перехода», и тело оборотня покрылось шерстью благородного бурого цвета, напоминавшего скорее о медведях, чем о волках.

– Ох, ты ж! – восхищенно выдохнула Тина. – Ай да Ада! А мы‑то думали, просто стерва!

«Она не боится, – отметил Виктор, наблюдая между тем, как завершается трансформация. – Она полна восторга. Любопытно».

А из Ады, следует заметить, получилась замечательная матерая волчица, своими размерами превосходившая обычного волка чуть ли не вдвое, и значительно более крупная даже по сравнению с этими серовато‑серебристыми северными оборотнями, которых при виде Ады в личине волка охватил чуть ли не экстаз, впрочем, подозрительно похожий на обыкновенную истерику.

– Чудны дела твои, Господи! – В голосе Ремта звучала сейчас ничем не прикрытая тоска. Сожаление, грусть, понимание, но мелодия холодной неизбывности оказалась сильнее всего.

– Так вот, значит, как. – А вот в голосе Сандера Керста, напротив, не нашлось сейчас и тени чувства, одно холодное разумение. Он что‑то понял, что‑то сообразил, сопоставив детали. Ему открылось нечто, чего он прежде не знал. И это нечто оказалось для Керста крайне важным. Но и только. Никаких чувств, один лишь холодный расчет.

«Ты пугаешь меня, парень, и это очень скверно, поскольку я не понимаю, что здесь не так».

6

– Имеются замечания по существу, или просто давно титек не видал? – Ада устала как собака, хотя и провела в волчьей шкуре каких‑то жалких три часа. Солнце только‑только начало сваливаться за западную линию скал, когда она вернулась в привычный человеческий облик. Но в том‑то и дело: волком надо быть, а не казаться, а она тридцать лет не оборачивалась. Вот и устала, вот и повело.

«Холодно‑то как! – То ли и в самом деле похолодало, то ли все дело было в переходе из бытия волчицы, защищенной от мороза толстой мохнатой шкурой, к бытию женщины, тонкая и нежная кожа которой ни хрена не греет, если без выпивки и мужика в постели. – Замерзну, к черту, и еще этот хмырь потусторонний пялится!»

Ремт смотрел не мигая – единственный, кто не отвел глаза. Даже умная девочка Тина потупилась, стесняясь при посторонних мужчинах глядеть на обнаженную женщину, а этот – нет. Ему все нипочем, словно бы и законы человеческие таким, как он, не писаны, что, впрочем, не в укор сказано. Он же и не человек вовсе.

– Имеются замечания по существу, или просто давно титек не видал? – спросила Ада, подходя к своим вещам.

– Видеть видел, – как ни в чем не бывало улыбнулся Ремт. – Но таких… таких действительно давно не встречал. Примите мой скромный комплимент, сударыня. Вы впечатляюще женственны! Что же касается вашей волчьей натуры, и при жизни, и тем более теперь – в этой, так сказать, ипостаси, – я не чувствую в себе желания сразиться с таким волком. Весьма убедительный образ, весьма!

– С каких это пор нежить боится оборотней? – поинтересовалась Ада, натягивая штаны. Ее интерес, впрочем, был почти машинальным – на большее просто недостало бы сил.

– Я не нежить. – Голос Ремта обрел твердость, едва ли не материальность. Как там говорил в былые времена Захария Фокко? Ножом по стеклу? Именно так.

– Ладно, – отмахнулась Ада. – Знаю. Не обижайтесь, дружище. Я просто чертовски устала, и на душе словно кот насрал.

– Трудный разговор? – сразу же встрял ди Крей. Этого хлебом не корми, дай только узнать чего‑нибудь эдакое.

– Да уж! Непростой… У вас, кажется, есть бренди?

– Вот, пожалуйста! – Первым рядом с ней оказался, однако, не Виктор, а Ремт. – Это вас согреет! – И он протянул ей кожаную флягу едва ли не в два штофа[1] объемом.

– Спасибо! – Она выдернула пробку и приложилась к горлышку.

– Кровь господня! – хрипло воскликнула она спустя некоторое время, которое потребовалось Аде, чтобы отдышаться и переварить струю жидкого огня, хлынувшего ей в горло. – Что это за зелье?

Однако в то же мгновение, когда ее вопрос обретал плоть в звуках речи, ситуация изменилась самым драматическим образом: огонь, бушевавший в желудке и пищеводе, превратился в благодатное тепло, распространившееся по всему уставшему и замерзшему телу Ады. А во рту, обожженном жидким пламенем, возникло удивительное послевкусие, да такое, что дух захватило, но уже не от ужаса, а от восхищения.

«Вишня, малина… Корица? Гранат?»

– Ну что? – усмехнулся Ремт, не без видимого удовольствия рассматривая выражение ее лица. – Проняло, или как?

– Проняло! – честно призналась Ада и, не мешкая, сделала еще пару сильных, с расчетом на будущее, глотков.

– Вы поаккуратнее с этим, – остановил ее Ремт. – Помнится, пару раз я видел, как падают от винка в обморок даже крепкие и все в жизни испытавшие наемники. Винк – солодовая водка, – объяснил он, уловив, по‑видимому, ее немой вопрос. – Но секрет не в варке, хотя и это следует уметь, а в выдержке. Этот – если верить клеймам – лет тридцать провел в дубовой бочке, выстроенной из молодого, только что срубленного дерева. А это, прошу заметить, соки жизни и особый аромат, который ни с чем не спутаешь и ничем не заменишь. Ну, а последние пять лет винк настаивался в замке Линс – что в принципе странно, так как в графстве его обычно не пьют, – в бочке из вишневого дерева. Представляете, сударыня, что происходит с солодовой водкой, которую выдерживают тридцать пять лет, да еще в таких вот емкостях?

– Нектар! – честно признала Ада и, передав Ремту флягу, принялась скоренько завершать экипировку. Воздух теплее не стал, а заемный жар и растерять недолго.

– А мне можно попробовать? – спросила Тина.

«Ну, кто бы сомневался! Но как я умудрилась просмотреть такое