Как поймать монстра. Круг третий. Книга 2 - Арина Цимеринг

с остервенением накинулся на руки и щеки – пальцы горели так, что в какой-то момент стало нестерпимо больно. Но Норман продолжал – с силой, уперто тер лицо, стараясь стереть несколько слоев засохшей крови.

И когда он отнял тряпку от лица и открыл глаза, они уже были тут.

Стояли у самой кромки, словно в искривленном зеркальном отражении. Они не смотрели ни на Нормана, ни на остальных: их равнодушные лица были подернуты пеленой тумана, а отсутствующие взгляды устремлялись в никуда.

Замерев как был, с поднятыми к лицу руками, Норман переводил взгляд с одного на другого, не обращая внимания на холод, из-за которого дрожали губы. Некоторые лица он узнавал: мать Брадана, Кейтлин, ее тетя; некоторые были ему незнакомы. Мужчины и женщины, чаще – взрослые, иногда – дети.

– Что-нибудь изменилось? – спросил кто-то у него из-за спины.

Последней его взгляд нашел Мойру.

– Норман?

Казалось, он впервые обратил внимание на ее одежду – простое крестьянское платье, которое никак нельзя принять за современное. Как он мог этого не заметить? Как мог не заметить, что Мойра никогда не меняла его – всегда ходила в одном и том же и с одной прической, этим строгим собранным на затылке пучком?

Она ничего не сказала ему, хотя Норман надеялся услышать, как она, гневно сдвинув брови, выговаривает: «Дурак! Думаешь, что зорче демонического марева?!» Но ее рот не разомкнулся, а взгляд ничего не выражал – не было в нем ее обычной сердитости. И никогда уже не будет.

Мойра была мертва. Все эти люди были мертвы – задолго до того, как Норман впервые сюда пришел.

– Д-да, – с горечью, которую не удалось скрыть, сказал Норман, стараясь не стучать зубами. – Да, я… я их вижу. Он-ни все тут.

Собрались здесь, остались здесь, заключены здесь…

– «Их»? Их много?

Плавно, очень плавно, словно в замедленной съемке, Мойра начала поднимать руку – и вслед за ней руки начали поднимать остальные. Норман задержал дыхание и не дышал, пока наконец все они, до единого, не остановились – и теперь указывали в одном направлении.

Вглубь тумана.

Норман снова посмотрел на лицо Мойры. «Мы будем здесь, если ты решишь идти глубже», – сказала она тогда. Пообещала ему эту последнюю подсказку, после которой, Норман знал, они больше никогда не увидятся.

Она больше никогда на него не рассердится – а значит, в этот, последний, раз ему нельзя ее подвести.

– Идем. – Голос сорвался на заглушаемый ветром сип, и Норман повторил громче, стараясь придать ему больше силы: – Идем! Ну же!

И первым шагнул в туман.

* * *

Всего мгновение – вот сколько понадобилось, чтобы ладонь обхватила металл. Следующее движение вышло инстинктивным: тело хорошо знало, как двигаться, когда в руке есть оружие.

Слишком хорошо.

Все случилось слишком быстро, слишком неуловимо – и только когда Винсент остановился, Джемма поняла, что произошло. Напор чужого тела ослаб, и, когда она опустила взгляд между ними, разогнавшееся время врезалось в торчащую из-под ключицы рукоять ножа – и застыло.

Все перестало двигаться. Мир замер в бесконечности, лишился звуков, деталей – осталась только каменная рукоять, выходящая из разорванной куртки.

Этого не могло произойти – а значит, этого не произошло. Ничего больше не было реальным. Не могло быть.

Но когда Винсент начал оседать и Джемма подхватила его, застывшее время разбилось на куски с острыми краями – и она наконец все поняла.

Она не заметила, как они оба оказались внизу – в море черноты – и как она уперлась коленями в скрытый на глубине каменный пол, пытаясь удержать Винсента на поверхности. Одной рукой она обхватила его лицо, не давая погрузиться, и, когда здоровым глазом Винсент нашел ее взгляд, Джемма покачала головой.

– Это неправда, – голос пошел волной. – Всё не по-настоящему. Тебя ведь здесь даже нет, да?

– Всё… – попытался сказать Винсент. – Всё в поряд…

Джемма рукой попробовала оттереть черноту с его лица, словно это была какая-то незначительная грязь. Просто испачкался. Всё можно оттереть. Всё можно исправить.

– Ты… – Винсент говорил уже еле слышно. – Не ви…

Джемма чувствовала, как тугие жилы перестали вздрагивать; движение под пальцами ослабло, а затем и вовсе исчезло.

– Нет, нет, нет, – исступленно бормотала она, обхватывая Винсента обеими руками. – Нет, послушай, послушай, нет…

Но Винсент больше не отвечал. И чем дольше Джемма держала его, тем меньше ощущала вес: ее руки, сдавливающие плечи, постепенно начали проваливаться вглубь, а тяжесть чужого тела переставала тянуть их вниз.

– Нет, нет…

Джемма не знала, чему именно говорит «нет»: постепенно пустеющему взгляду, все медленнее движущимся губам, теряющему плотность телу, самой себе. Она все повторяла и повторяла, пока голос не превратился в далекий бессмысленный шум.

Пока уже не могла удержать в руках то, что осталось, – потому что Винсента…

Винсента больше не было.

64. И в итоге ты всех нас потеряла

Медленно, очень медленно Джемма отвела руки от груди, глядя на свои трясущиеся пальцы. Они ощущались чужими – дрожи она не чувствовала.

И только и могла смотреть на свои пустые руки.

Последнее, что удерживало Винсента.

Стальная петля сжала гортань, из которой что-то рвалось наружу – и не могло выйти. Застряло в глотке – и Джемма, продолжая слепо пялиться на руки, тонущие в черноте, внезапно поняла, что это. Тугой бесформенный узел, спаянный из боли и пустоты.

Винсента больше не было.

И тогда оно начало шириться, распухать, выпирать изнутри, выталкивая все остальное, – и вот ее тело уже не вмещало ничего, кроме одного чувства.

Винсента больше не было.

Не было.

Огромная червоточина в груди поглотила Джемму, уничтожив все вокруг: она больше не сидела посреди пещеры – она сидела в эпицентре конца Вселенной. В сердце катастрофы, которую уже никто не остановит.

Винсент.

Тело не понимало, что делать; ни один нерв больше не передавал нужных сигналов. Все, что имело смысл, исчезло между ладоней – его спина, его плечи, лицо, отголосок жизни, который еще несколько мгновений назад бился в руках Джеммы. Мир больше не имел веса и формы: ничего не осталось. Ничего.

А потом из Ничего вынырнул голос:

– Ты потеряла и его, Джемма?

Сначала она увидела только линии. Очертания. Силуэт, возникший между ней и миром, – он замер совсем близко, но все равно казался отдаленным, видимым сквозь выдутую мыльную пленку, за которой реальность искажалась до неузнаваемости.

Силуэт не двигался. Стоял выжидающе – и все в его присутствии говорило: взгляни на меня.