Предатель - Энтони Райан

большей части мы считаем, что ни земля, ни звери не нуждаются в уходе. Когда моему народу требуется мясо, они охотятся. Всё остальное можно вырастить, собрать и сохранить, в зависимости от времён года. Мы берём только то, что нам нужно, а не то, что хотим. — Он говорил с озабоченным видом, постоянно осматривая окрестности.

— Паэлиты? — спросил я, отчего его губы раздражённо напряглись, но он ничего не ответил. — Каэриты не сражаются друг с другом, и всё же ты их боишься. Почему?

— Даже в самых могучих камнях бывают трещины, — сказал он. — И это не со мной они хотят воевать.

— Значит, со мной? Они возражают против моего присутствия, даже несмотря на то, что на мне метка Доэнлишь?

— Её метка не похожа на металл, в который вы заковываете себя в битвах. А её слова слышат не все. У паэлитов свой мейлах, и люди с ваэрит ведут их по другим путям.

— Они попытаются убить меня, если найдут?

Эйтлишь ничего не сказал, что я воспринял за «да».

— Ты их остановишь?

Он снова пошёл быстрым шагом и вскоре скрылся в высокой траве. Это я воспринял за «нет».

* * *

За следующие недели установился некий распорядок. Каждые два-три дня мы приходили в поселения. Одни достаточно большие, чтобы их можно было назвать городом, другие — просто маленькие деревеньки среди холмов. Обычно Эйтлиша приветствовала группа воинов, к которым часто присоединялись местные охотники, после чего он убеждал их отправиться на север. Вскоре я понял, что наш поход на юг имел для нашего проводника двойную цель. Он хотел не только доставить меня в свой Зеркальный город и к необъяснимому пока каменному перу, но ещё и убедить сопротивляющихся каэритов ответить на призыв к войне. Таолишь, собиравшиеся на нашем пути, ждали его прибытия и требовали его благословения, прежде чем отправиться на север.

— Такого раньше никогда не было, — сказал я ему однажды. Это был пятнадцатый день нашего путешествия, и говорил я кислым голосом от растущей усталости. — Войны, — добавил я, когда моё замечание вызвало острый взгляд. — Или угрозы войны такого масштаба. Лилат говорила, что таолишь часто сражались с налётчиками на южных побережьях, но никогда каэриты не сталкивались со вторжением.

— «Никогда» — глупое слово, — ответил Эйтлишь. — Наша история дольше, чем ты можешь себе представить, Элвин Писарь. Твоя безумная королева — не первая, кто бросил голодный взгляд на эти земли. Но, — он пожал плечами, — прошло уже очень много времени с тех пор, как нависала такая серьёзная угроза. Тогда мы её встретили и победили, хотя это стоило нам очень много крови. Далеко отсюда есть место, бухта на южном берегу, где песок покраснел от крови. Даже сегодня я чувствую пятно той резни.

— Ты говоришь так, будто был там, — заметила Джалайна.

На это Эйтлишь никак не отреагировал. Обычно, когда его готовность к разговору иссякала, он вставал и уходил в ночь. Но на этот раз он почему-то остался.

— Он был там, — ответил я за него, глядя, как Эйтлишь, полный мрачных воспоминаний, отстранённо смотрит на огонь. — У тебя есть хоть какое-то представление о том, сколько тебе лет?

Я не привык к каким-либо эмоциям на его лице, кроме неодобрения, поэтому поразительно было видеть, как на его губах играет слабая улыбка.

— Старше тебя, — сказал он. — Но младше Доэнлишь.

Вдруг вся весёлость слетела с него, и он встал, вглядываясь в темноту за костром. Сначала я ничего не услышал, но вскоре звуки дошли до моих ушей — мерный стук, который сложился в знакомый топот копыт по земле.

— Паэла, — сказал я, положив руку на меч, и поднимаясь на ноги. — Это значит «лошадь», да?

— Это слово означает гораздо больше, — пробормотал Эйтлишь в ответ. Увидев нож в моей руке, он добавил: — Пока держи его в ножнах.

Вскоре в поле зрения появились всадники. Я насчитал дюжину смутных силуэтов на верховых животных, которые остановились, держась в тени. Ночной воздух наполнили фырканье и топот копыт, а Эйтлишь, нахмурившись, стоял и ждал. Я заметил на его лице напряжённое выражение, как будто он перенёс серьёзное оскорбление.

— Надо было взять арбалет, — проговорила Джалайна, вставая возле меня с молотом в руке. От громкого ржания в темноте ей пришлось поднять своё оружие.

— Спокойно, — сказал я, успокаивающе положив ладонь ей на руку. — Вряд ли сражение сейчас пойдёт нам на пользу.

Из тени донеслось очередное фырканье, и вперёд выступила лошадь, вызвав приглушённое восклицание Джалайны. Вид зверя и мне показался поразительным. Он был как минимум на две руки выше в холке, чем даже самый впечатляющий боевой конь, которого я когда-либо видел, а его шерсть была полностью чёрной, за исключением вспышки белого цвета в центре лба. Его шея и плечи выглядели как узловатый клубок мышц, благодаря которым всадник на его спине казался почти ребёнком. Но ещё более впечатляющими, чем размер и очевидная сила, были его глаза. Черностоп по конским меркам считался умным животным и часто одним лишь взглядом выказывал своё постоянное презрение или редкое одобрение. Глядя в яркие, прищуренные глаза этого существа, я инстинктивно понимал, что его природа выходит за рамки простого слова «умный». Также вызывало любопытство уздечки. На его голове не виднелось никакой сбруи, а поводья, которые держал всадник, крепились к упряжи на плечах животного.

— Это он? — спросил всадник. Отведя взгляд от глаз скакуна, я увидел худощавого мужчину с бронзовым цветом лица, одетого в кожаные доспехи, гораздо более прочные и обширные, чем у большинства таолишь. За его спиной было привязано копьё, а на седле висел плоский лук. Говорил он с куда более резким акцентом, чем каэритские жители лесов и холмов, которых мы встречали до сих пор.

Эйтлишь не ответил, просто так же хмуро стоял. Его нежелание отвечать, похоже, послужило сигналом для остальных паэлитов — все они выехали вперёд, и оказалось, что они нас окружили. Лошади различались по окрасу, но все были одного размера с чёрным великаном, который всё так же смотрел на меня своими излишне проницательными глазами.

— Старик, у меня не хватит терпения на твою напыщенность, — сказал Эйтлишу бронзовокожий паэлит. Конь подвёз его ближе, хотя я не увидел сигнала всадника. Когда он наклонился вперёд в седле, я увидел суровое, требовательное лицо, перекошенное от гнева. Его отметины были более простыми, чем у большинства каэритов: две полоски бледной кожи, проходящие от бровей по бритой голове. — Это он? — снова спросил он, тыкая в меня пальцем.

Эйтлишь по-прежнему не отвечал, а в его стиснутых челюстях