Жажда мести - Владимир Никонорович Мирнев

Когда они выехали, погода была прекрасная. Низкое осеннее солнце посылало на землю свои последние ласковые лучи.

Самсонова улыбалась, поглядывая на Волгина, сидевшего рядом, и он ловил ее счастливый взгляд. Вот уж тот знакомый поворот, мостик через речку и снова поворот, и вскоре на взгорке показались домики колхоза Первомайский. Она остановилась возле реки.

— Устала? — спросил он и поцеловал ее в губы. Она расслабленно улыбнулась в ответ.

— Я не устану, даже если буду ездить с тобой весь день, а скоро ты научишься водить нашу зеленую «Волгу». Кушать не хочешь? В термосе горячий кофе.

— Не хочется.

Они прошли к реке обнявшись, смотрели на воду.

— Вон наш домишко, — показала она рукой. — Там мое окно, а вон твое окно. Я однажды подкралась рано утром к окну, чтобы посмотреть, на какой кровати ты спал. И увидела, — она засмеялась, — ты лежал лицом к окну, и на носу у тебя сидела муха.

— О чем ты думаешь? — спросила она, не отводя глаз.

— О том, о чем и ты, — отвечал быстро он.

— Ты правильно говоришь, — согласилась она, — вон наш дом, сейчас подождем председателя Сигуня, как увидим его, так сразу попросим у него разрешения и остановимся в домике.

— Вдруг он не даст ключ? — спросил он.

— Он? Даст. Он боится меня как огня.

— А как ты думаешь, холодная вода в реке?

— Холодная, не сомневаюсь, но окунуться можно.

Она первая заметила автомобиль председателя и выехала на своей «Волге» навстречу. Она попросила Волгина остаться на берегу, ее смутило, что председатель осудит ее за желание остаться в доме с молодым парнем. Вопрос о ключе был решен в пять минут. Влюбленные присели на крыльце, греясь на солнышке.

— Как здесь хорошо, как прекрасно!

— Жизнь кончилась, начинается торжество, — ответил, не задумавшись ни на минуту, Волгин.

— Что ты сказал? — заинтересовалась она.

— Я говорю, что летом деревья живут и радуются, а сейчас торжество от того, что жизнь летом все-таки была.

— А мне в голову часто приходит мысль, что ведь я старше тебя, и моя жизнь пройдет быстрее.

Они отправились погулять и долго ходили вдоль реки, потом прошли луг и березовую рощу. Они бродили до заката, и их заметили зоркие деревенские бабки.

Когда совсем стемнело, они вернулись в домик. Людмила прихватила с собой хрустальные фужеры. Они пили терпкое грузинское вино, ели бутерброды с гусиным паштетом, с икрой, с семгой и севрюгой. Пили сначала за него и за нее, потом за любовь.

За окном стояла какая-то торжественная тишина, и она предложила искупаться.

Она первая прыгнула, радостно вскрикнула и тут же выбежала обратно. Волгин на мгновение окунулся, холодная вода обожгла его, и весь хмель улетучился. И они бросились к дому с радостными криками, выпили водки и закусили.

Людмила застелила постель и юркнула под одеяло.

— Как холодно! Сейчас согрею, потом можно мужчинам! Скажи, ты меня любишь?

Он наклонился над ней и в ухо прошептал:

— Я тебя люблю! Люб-лю!

XI

Уже поздно ночью они подъезжали к ее дому на Каретной. Темные окна домов означали одно — все спят. Некоторое время они, отдыхая с дороги, сидели в машине и целовались.

Когда они поднялись на пятый этаж и она попыталась открыть дверь, у нее ничего не получилось. Дверь не открывалась.

Она присела посмотреть в замочную скважину, как вдруг неожиданно дверь отворилась, и в дверном проеме показалось широкое большое прыщеватое лицо с сонными маленькими глазками, затем дверь отворилась пошире, и, наконец, перед ними предстал в трусах и майке муж Самсоновой.

— Я смотрю, кто это скребется, — проговорил добродушно он, оглядывая с любопытством Волгина. — А кто с тобой?

— Ты бы оделся, — она нисколько не растерялась, только немного нервничала. Свинцов исчез, наверное, бросился надевать халат. — Володя, ты мой родственник, — шепнула она Волгину.

В дверях опять показался Свинцов, схватился за сумки. Он был в халате и почему-то в военной фуражке.

— Как звать? — обратился он к Волгину. — Я так и понял, что ты уехала за родней.

— Ничего ты не понял. Я у родителей была. Володя, проходи сюда, вот здесь садись, снимай ботинки. Не стесняйся, будь как дома.

— Но я вечером приехал, звонил твоим родителям, они сказали, что не знают, где ты.

Свинцов считал, что ему в жизни везло всегда. С детства мечтал стать летчиком и поступил в училище, правда, во время учебных прыжков получил травму, но его не отчислили. Отличился он на одном весьма щекотливом деле. Он как-то заметил, что капитан Ермоленко почти каждый вечер напивался и еще встречался с женой командира полка. Свинцов написал анонимное письмо командиру части полковнику Хлебоватому. Командир части приказал проверить факт полученного сигнала, который подтвердился полностью, после чего был проверен почерк всех офицеров и установлено, что почерк принадлежал Свинцову Николаю Петровичу. С ним долго с глазу на глаз беседовал майор из первого отдела, после чего Свинцов находился на особом счету, его докладные, а иначе доносы, находили весьма даже важными для поддержания в армии порядка. После нескольких доносов его дела пошли стремительно в гору, и он к тридцати годам уже числился капитаном, а к сорока — полковникам.

— Ты иди, Свинцов, спать, а мы попьем с моим родственником чай, — крикнула Самсонова из кухни.

— Сон пропал, мать, — сказал он, позевывая. — Да и поболтать хоцца по-русски с твоим родственником. Хоть бы познакомила, а?

— Я сказала, его зовут Владимиром, что тебе еще надо? Иди спать! Надоело твое это дурацкое «хоцца».

— Я столько дома не был.

— Мог бы и вовсе не приезжать, никто тебя здесь не ждал.

— Но, мать…

— Я тебе сказала! — воскликнула она с дрожью в голосе. Свинцов снял фуражку и отправился спать в кабинет.

— Я тебя положу в гостиной, Володя. — Она вернулась на кухню, вытерла повлажневшие глаза рукавом и присела за чай, чувствуя себя очень уставшей.

— Мне лучше уйти, — сказал Волгин.

— Не надо, — встрепенулась она. — Ты хочешь меня оставить одну с этим чудовищем? Иди спать, там я постелила, а потом все решим.

Волгину было страшно неловко, и он с отвращением думал о себе. Зачем он сидит в чужой квартире, вместе с мужем любимой женщины? Почему он не может уйти?

* * *

Свинцов был прост в обращении с людьми и как в каждом военном, в нем преобладало желание свести все отношения к выполнению одной команды: «Смирно! Шагом марш!» Он искренне считал