Смерть на Босфоре - Михаил Александрович Орлов

– Ну и славно! – потер руки Ягайло. – Жалую тебя конем из моей конюшни. Заслужил! Выбирай любого…

В чем-в чем, а в скупости упрекнуть его никто не мог, одаривал он щедро, даже слишком.

Приглядимся теперь к великому литовскому князю повнимательнее. Внешность он имел самую заурядную: среднего роста, худощав, лицо продолговатое с узким подбородком и маленькими серыми глазками, взиравшими на мир с некоторым беспокойством. Ни в походке, ни в манерах его не проглядывало ничего величественного. Не владея ни чтением, ни письмом, он считал эти занятия блажью, а изъяснялся же только по-литовски и по-русски. Не имея склонности ни к музыке, ни к искусству, он тем не менее держал при дворе труппу музыкантов.

Опираясь на логику и здравый смысл, Ягайло предполагал, что Мамай наверняка пожелает отомстить Москве за поражение при Воже[21], и не ошибся в этом.

«Перед нашими объединенными силами Дмитрий не устоит, – думал литовский князь. – Когда по его владениям пройдет Орда, то на пепелище Москвы лишь одичавшие козы будут щипать траву, но рано или поздно татары вернутся в степи, тогда все, что останется после них, достанется мне…»

Подойдя к амбразуре, Ягайло глянул в сторону северной границы и задумался. Война с Орденом шла почти непрерывно, то литовцы разоряли Пруссию, то рыцари – Литву. Обе стороны пытались превзойти друг друга в жестокости, потому никто не надеялся на пощаду, однако перед походом на восток следовало заключить с немцами длительное перемирие. Но что посулить им и кого послать в Мариенбург? Прокша для этого не годился, кичливые братья с черными крестами на белых плащах не примут в качестве посла безродного воина. После долгих раздумий Ягайло остановил свой выбор на Войдылле, втором муже своей сестры Марии.

По крови тот тоже не принадлежал к знати (начинал хлебопеком, потом сделался постельничим отца), тем не менее своим умом и преданностью достиг высших должностей. За это его ненавидела старая литовская знать, а особенно дядя Кейстут…

Многим, очень многим Ягайло был обязан брату отца, уступившему ему власть. Однако беспокойный от природы Кейстут слишком безапелляционно вмешивался в его дела и давал бесконечные стариковские советы. Это раздражало и тяготило. Ко всему прочему имелись и стратегические разногласия: Ягайло выступал за расширение Литвы на Восток даже ценой уступки некоторых западных владений тевтонам, Кейстут возражал против того.

Вот и пришло в голову натравить Орден на старого князя. «Пусть братья-рыцари займутся дядюшкой, а я пока приберу к рукам Москву», – решил Ягайло.

Он был дальновиден, коварен и неглуп.

8

Издалека, с берегов Сырдарьи, несущей свои благодатные воды с ледников Тянь-Шаня в Аральское море, за Мамаем следил хан Тохтамыш, потомок Джучи[22]. Как и некоторые другие чингизиды, он имел совсем не монгольскую внешность: светлые с рыжиной волосы и зеленовато-синеватые глаза. Китайцы называли такие «стеклянными».

Тохтамыш ненавидел всесильного темника так, как только человек способен ненавидеть разбойника, выгнавшего его из отчего дома. В замыслы своего врага он пока не проник, но уже проведал, что тот собирает войско и занял деньги у генуэзцев на оплату наемников.

Если Мамай двинется на него, то придется опять бежать к Железному Хромцу – Тимуру, которого Тохтамыш также не любил, но до поры до времени скрывал это. Будучи лишь эмиром, тот посадил на трон в Самарканде жалкого Суюргатмыша из рода Джагатая[23] и правил от его имени.

Лучше всего, коли темник пойдет в другую сторону, тогда Тохтамыш намеревался красться за ним, словно снежный барс, выслеживающий козерога, а когда обремененный добычей Мамай повернет вспять и начнет распускать войско, ибо обозы окажутся переполнены трофеями, напасть. После побед все самонадеянны и беспечны.

Был и другой вариант устранения темника. Для осуществления его полгода назад Тохтамыш послал своего придворного Кутлу Буги в Каир к Баруку, атабеку[24] и регенту при малолетнем султане.

В Сирии и Египте оставалось немало хашшашинов, называемых европейцами ассасинами. Рассказы о них были проникнуты атмосферой жестокости, неуловимости и таинственности. Их секта принадлежала к одной из ветвей движения исмаилитов. С конца XI века она широко использовала тайные убийства тех, кто каким-либо образом мешал ей. Ни высокие стены, ни огромные армии, ни преданные телохранители не могли защитить от хашшашинов-ассасинов. Коронованных особ лишали жизни прямо на тронах в присутствии всего двора. Визири, имамы и эмиры находили смерть в своих опочивальнях, а людей попроще убивали где придется: на базарах, в мечетях, на улицах у дверей собственных домов… Немало арабов, персов, сирийцев и европейцев-крестоносцев пали от рук хашшашинов-ассасинов.

Свои кривые кинжалы они прятали в широких рукавах цветастых восточных халатов или христианских ряс. Их оружие, имевшее пружинный механизм, позволяло отравленному клинку молниеносно выдвигаться вдоль запястья, превращая руку в смертоносное жало. Последнее было опасно для самих убийц: при любой царапине яд мог погубить их, прежде чем они завершат свое дело.

Секта владела сотнями замков и крепостей, разбросанных от Индии до Магриба[25]. Некоторые мусульманские правители платили ей даже что-то вроде дани – только бы оставила их в покое. Два с половиной века секта терроризировала Восток, и никто не мог с этим ничего поделать. Наконец в XIII веке их укрепления в Персии[26], Сирии и Ливане[27]пали под ударами монгольского хана Хулагу и египетского султан Бейбарса I. Восьмой глава секты молодой имам Рукн ад-дин Хуршах погиб, но остался его малолетний сын Шамс ад-дин Мухаммед. Со временем в качестве скрытого имама он возглавил уцелевших хашшашинов-ассасинов, принадлежность к которым теперь скрывалась.

Бейбарс, впрочем, не изгнал сектантов из своих владений, более того его потомки мало-помалу начали использовать их для устранения религиозных и политических противников. Тохтамыш знал о том и решил прибегнуть к помощи этих убийц. Вопрос был лишь в том, поможет ли ему атабек Барук…

Изгнанный из Сарая-Берке Тохтамыш уже два года пребывал в Сыгнаке, на краю негостеприимной Голодной степи. Небольшой пыльный город опоясывали осыпавшиеся рвы и старые, разваливающиеся кирпичные укрепления. Здесь находилось с десяток мечетей, несколько караван-сараев, базарные лавки, ремесленные мастерские, торговые склады и медресе, в котором обучались толкователи Корана. Летом здесь стояла такая жара, что казалось, вот-вот расплавится песок, а зимой налетал ледяной северо-восточный ветер, выдувавший душу из тела. Только весной, когда в садах распускались цветы, а на базарах появлялись сливы, груши, персики, гранаты, фиги и рождались ягнята, тут наслаждались жизнью.

Некогда Джучи обратил Сыгнак в пепел, и в