Повседневная жизнь Версаля при королях - Жорж Ленотр

В то время как одним, искренне влюбленным, суждено изнемогать во вздохах и мольбах, в надежде покорить суровость обожаемых женщин смирением, другим — явным любимчикам богов — словно на роду написано не встречать, как выражались тогда, «жестокосердых». До чего хотелось бы обладать талисманом, который приносит такое множество легких побед! Тот, которым владел Лозен, по плечу не всякому: обычно изысканно любезный и донельзя вежливый, он обращался со своими поклонницами словно с уличными девками, и, видимо, сама эта грубость, эта наглая бесцеремонность была неотразима.

Всем запомнилось, как однажды в Версале в королевских покоях во время игры в карты, когда дамы, «чтоб было попрохладней», уселись на пол, Лозен увидел среди них свою любовницу, которую подозревал в измене. Улыбаясь, сыпля шуточки налево и направо, он подходит к группе и внезапно, крутанувшись на высоких деревянных каблуках, раздавливает руку бедной женщины — та захлебывается в слезах.

Такова его обычная манера: необычайно предупредительный и приветливый с посторонними, он в такой же мере угрюм, сварлив и злобен в обращении с близкими; он устраивает им сцены, без конца обвиняет, засыпает их угрожающими письмами… Не этим ли покорял он благородных, пресыщенных фимиамом лести и пошлыми комплиментами дам двора? Воистину тайна женской души непостижима! Уж не Лозена ли имел в виду Мольер, когда сочинял свою полную глубокого смысла реплику: «Ну а если мне нравится быть битой?»

Мадам де Севинье^[46] в одном из своих знаменитых писем рассказывает о сильнейшем шоке, потрясшем двор, когда выяснилось, что наглец Лозен вознамерился жениться на Великой Мадемуазель.^[47] Боже, какой срам: принцесса королевской крови, внучка Генриха IV, двоюродная сестра Людовика XIV! Это случилось в 1670 году. Ее Высочество была пятью годами старше этого проходимца, в которого влюбилась пылко, безумно, будто опоенная каким-то зельем. Это была внезапно вспыхнувшая, воистину роковая страсть.

Невероятная богачка, она принялась осыпать своего любимца подарками; привычный к милостям судьбы, тот позволял их делать. И это были вовсе не пряжки для башмаков или булавка для жабо, но сначала графство д’Ю, первое пэрство Франции, потом герцогство Монпансье, затем Сен-Фаржо, за ним герцогство Шательро; в целом — 22 миллиона сеньориального дохода, то есть 50 миллионов по нынешним деньгам. «Вот это и есть любовь?» — как сказал бы Фигаро.

Свадьба принцессы с этим донжуаном была делом решенным. Сам король дал согласие: скорее всего, движимый застарелой обидой, засевшей в нем еще со времен Фронды, он был непрочь позволить кузине совершить глупость, в которой она не замедлит раскаяться. Но всемогущая в те поры фаворитка мадам де Монтеспан в интересах семейной чести наложила на брак свое вето.

Влюбленную Мадемуазель трясло от негодования, в отчаянии она каталась по полу и испускала душераздирающие вопли. Куда более хладнокровный Лозен был тем не менее тоже задет. В один прекрасный день он проник к своей обидчице и нанес ей дикое словесное оскорбление. Никогда в старых стенах Сен-Жерменского замка, где произошла эта сцена, не раздавались подобные обвинения: величественной Эгерии^[48] Великого короля пришлось услыхать, как ее называют… о, нет, нет! Хоть они и исторические, но эти слова воспроизвести невозможно, лишь такие эвфемизмы, как «потаскуха», «падаль», «дрянь», «сволочь» могут приблизительно передать их смысл. Выпустив таким способом свой гнев, Лозен оставил фаворитку в слезах, почти без чувств. В этом состоянии ее застал король и выяснил причину волнения. В тот же вечер Лозен был арестован и отправлен в далекую крепость Пиньероль.

Дело приняло совсем нешуточный оборот: окно едва освещает камеру, сквозь брусья новехонькой решетки виднеются далекие снежные вершины Пьемонтских Альп. Общение с каким-либо живым существом, кроме тюремщиков, исключено. Мертвая тишина и абсолютное одиночество. В первые дни затворник мечется по камере, как помешанный, как попавший в клетку лев; он царапает стены, выискивая щель, чтобы убежать, он тщетно пытается поджечь каменный гроб, где обречен заживо сгнить… Ему неведомо, что принцесса и некоторые опечаленные его изгнанием знакомцы изобретают способы спасения. Но против него такое множество оскорбленных отцов и обманутых мужей, что пожизненного заключения ему не миновать.

Затем он внезапно смиряется, затихает… Он озабочен теперь спасением души и просит у тюремщиков благочестивых книг и возможности видеть исповедника. К нему направляют отца-капуцина; заключенный начинает с того, что сильно тянет того за бороду, опасаясь, как бы он не оказался переодетым и украшенным накладной растительностью шпионом.

Итак, узник глубоко проникся религиозными чувствами. Он читает «Зерцало человеческого спасения» и «Наставника христианина». Начальник тюрьмы, приписывающий себе заслугу этого обращения, посылает ему «маленькую книжонку в 10 су с описанием всех, какие только возможно свершить, грехов», она поможет его подопечному приготовиться к общей исповеди. Но несмотря на подспорье, подготовка к испытанию совести откладывалась целых четыре года. Всякий раз, входя в темницу, тюремщики видели, как тот, кто прежде был громокипящим Лозеном, тихо сидит возле огня, совершенно неузнаваемый в одеяле, служащем ему халатом, с длинной, в пол-локтя, бородой.

Однажды камеру нашли пустой. Погруженный в благочестие узник успел за эти четыре года продырявить пол камеры, вырыть подземный ход, смастерить из простыней традиционную лестницу, это позволило ему выбраться на скотный двор тюрьмы. Здесь поутру его и застиг один из стражников: Лозен как раз в этот момент пытался соблазнить служанку.

Беглеца водворили в подземный каземат. Потерпев неудачу с подкопом, он, не теряя времени, тут же стал готовить побег через верх. Вот таким-то образом бывший интендант Фуке, заключенный на верхнем этаже, и увидал однажды вечером, как из его камина вылез дворянин. Когда-то Фуке приходилось встречать его в Версале в роли достаточно скромной, поэтому он счел своего гостя безумцем, услыхав, как тот хвастает герцогскими титулами и объясняет свой арест намерением стать мужем великой Мадемуазель и кузеном Людовика XIV.

Слухи о его проделках достигали Версаля и расшевеливали огонь, что горел в сердце принцессы. Ей предстояло пылать так еще в течение пяти лет; в конце концов король сжалился и помиловал затворника.

Был ли Лозен тайно обвенчан со своей пятидесятипятилетней невестой? Многие современники задавались этим вопросом и терялись в догадках. Знаменитый историк герцог де Ла Форс, числящий Лозена среди своих предков и имеющий в распоряжении ценный семейный архив, дал на него ответ утвердительный: бракосочетание праздновалось втайне, король закрыл на это глаза, и его кузина превратилась в мадам Лозен.