Взлеты и падения великих держав - Пол Кеннеди

Удерживать сильные позиции среди великих держав Великобритании позволял и ряд других факторов. Хотя все труднее было защищать сухопутные границы империи в век, когда стратегические железные дороги и многочисленные армии подрывали геополитическую безопасность Индии и других владений империи^{447}, изолированность Британских островов оставалась большим преимуществом, которое позволяло населению не опасаться внезапных вторжений армий соседей и сосредоточиться на поддержании своего господства на море, а государственным деятелям, в отличие от их коллег в континентальных государствах, давало гораздо больше свободы для решения вопросов войны и мира. Кроме того, хотя обладание огромной колониальной империей, которую трудно защищать, подразумевало огромные проблемы стратегического характера, оно имело и свои значительные стратегические преимущества. Множество имперских гарнизонов, угольных и военно-морских баз, способных в любое время получить помощь по морю, обеспечило Великобритании очень сильные позиции по сравнению с другими европейскими державами в любом конфликте за пределами континента. И поскольку Великобритания могла помогать своим заокеанским владениям, они в свою очередь (особенно независимые доминионы и Индия) могли оказывать посильную поддержку имперской власти войсками, кораблями, сырьем и деньгами — это было во времена, когда политики в Уайтхолле тщательно насаждали своих родственников в британских владениях для создания более организованной «защиты империи»^{448}. Наконец, можно цинично утверждать, что благодаря активному расширению британского могущества и влиянию в прежние времена Великобритания теперь обладала множеством буферных зон, значительным количеством не особо ценных территорий и, следовательно, большим пространством для компромиссов, особенно в рамках так называемой «неофициальной империи».

По большей части риторика британских империалистов во власти не обнаруживает, что на повестке дня стояли вопросы уступок и вывода войск. Но внимательно оценивая британские стратегические приоритеты на основе межведомственных консультаций и принятых кабинетом министров решений^{449}, можно пойти дальше — исследуя погодично каждую проблему в контексте глобальных обязательств страны и фиксируя примеры политики компромисса или, наоборот, проявления твердости. Так, в виду того что англо-американская война имела бы пагубные последствия с экономической точки зрения, была бы непопулярной с политической и трудной со стратегической, предпочтительнее оказалось пойти на уступки по Венесуэльскому спору, по Панамскому каналу, по границам Аляски и т. д. С другой стороны, несмотря на готовность в 1890-х годах заключить сделку с Францией по колониальным спорам в Западной Африке, Юго-Восточной Азии и Тихом океане, Великобритания была намерена сделать все возможное, чтобы сохранить за собой долину Нила. Десятилетие спустя британцы предприняли попытку ослабить антагонизм в отношениях с Германией, начав переговоры по пропорциям военно-морского вооружения, португальским колониям и Багдадской железной дороге. Но это выглядело еще более подозрительным, чем обещание сохранить нейтралитет в случае войны на континенте. И хотя усилия министра иностранных дел Грея, направленные на установление партнерских взаимоотношений с Берлином перед Первой мировой войной, были успешны, как и более ранние попытки Солсбери достичь определенных договоренностей с Санкт-Петербургом по Азии, оба дипломата продемонстрировали стремление доказать бытовавшее мнение, что дипломатия способна решить большинство вопросов международных отношений. И предположение о том, что британские позиции на мировой арене в начале XX века были столь же слабы, как в конце 1930-х годов, и утверждение, что вплоть до 1914 года наблюдалось «масштабное расширение британского влияния», нарушавшее мировой баланс сил^{450}, в одинаковой мере представляют собой односторонний взгляд на сложившуюся ситуацию, которая была намного сложнее, чем кажется на первый взгляд.

За несколько десятилетий до начала Первой мировой войны Великобритания обнаружила, что США и Германия в промышленном отношении обогнали ее, и поставила себе целью усилить свои позиции в коммерческой, колониальной и морской сферах. Тем не менее имевшиеся у нее огромные финансовые ресурсы, производительные мощности, имперские владения и военно-морские силы говорили о том, что ее все еще можно было называть «державой номер один» в мире — даже при том, что ее лидерство было гораздо менее явным, чем в 1850 году. Однако это положение мирового лидера создавало Великобритании и постоянные проблемы. Она была теперь сформировавшимся государством, стремившимся сохранить существующий статус-кво или, как минимум, гарантировать постепенное изменение политической картины мирным путем. Великобритания готова была драться, когда речь шла о защите Индии, сохранении военно-морского превосходства, особенно в своих территориальных водах, и, возможно, о сохранении баланса сил в Европе, но каждый из этих вопросов следовало рассматривать в более широком контексте и через призму иных британских интересов. Именно поэтому Солсбери выступал против установления жестких военных обязательств с Германией в 1889 и 1898–1901 годах, а Грей стремился избежать таковых против Германии в 1906–1914-м. Это делало британскую политику разочаровывающе неоднозначной и неопределенной для принятия решений в Париже и Берлине и отражало часто цитируемое утверждение Палмерстона, что у страны были постоянные интересы, но не было постоянных союзников. И если условия, дававшие подобную свободу действий, сошли на нет вместе с концом XIX века, то традиционное жонглирование своими интересами — имперскими против континентальных^{451}, стратегическими против финансовых^{452} — продолжало оставаться у британцев в моде.

РОССИЯ

В наступающем XX веке многие автоматически причисляли к избранному клубу «мировых держав» и царскую Россию. Место ей там гарантировали ее исключительные размеры (страна простиралась от Финляндии до Владивостока), а также гигантская и продолжавшая расти численность населения, которая была почти в три раза больше, чем в Германии, и почти в четыре раза больше, чем в Великобритании. Все последние четыре столетия Россия расширялась и на запад, и на юг, и на восток и, несмотря на неудачи, не желала останавливаться. На протяжении всего XIX века ее регулярная армия была самой многочисленной в Европе и оставалась таковой накануне Первой мировой войны: 1,3 млн. солдат и офицеров в действующих войсках и еще до 5 млн. резервистов. Военные расходы России также были крайне высоки и вместе с «чрезвычайными» инвестиционными субсидиями в дополнение к всевозрастающим «плановым» тратам вполне были сопоставимы с общегерманскими. Вплоть до 1914 года гигантскими темпами шло строительство железных дорог, грозившее в скором времени разрушить военный план германского командования (так называемый план Шлиффена), подразумевавший первоначальный удар на западном направлении. Кроме того, после Русско-японской войны получил деньги на новые корабли и российский флот. Даже прусский генштаб, как утверждают, был встревожен наращиванием военной силы русских. Мольтке-младший утверждал, что к 1916–1917 годам «военная мощь врагов Пруссии будет настолько велика, что он даже не знает, как сможет с ней справиться»^{453}. В свою очередь, некоторые французские наблюдатели с нетерпением ждали того дня, когда российский «паровой каток» тронется на запад и сметет Берлин. Британцы, особенно те, кто имел какие-либо отношения с русским посольством, убеждали свое политическое руководство в том, что «Россия стремительно превращается в могущественное государство, благорасположение которого мы должны сохранить любой ценой»^[41]. От Галиции до Персии и далее до Пекина всех волновали растущие силы Российской империи.