Тамара. Роман о царской России - Ирина Владимировна Скарятина

"Я в этом и не сомневаюсь, – едко парировала Агриппина Ивановна, – но помни, я их бабушка и желаю, чтобы они проводили часть года со мной и с тобой в моём доме. Они носят твою фамилию, не забывай об этом".

"О, очень хорошо, мама, – воскликнул Алексей, пожимая плечами, – если ты так хочешь, это другое дело. Но я не буду иметь к этому никакого отношения – решите всё с Тамарой между собой".

И он пошёл прочь, стремясь поскорее покончить с этой утомительной темой.

Агриппина Ивановна ко мне повернулась, и я тут же осознала, что передо мной враг.

"Ты, разумеется, понимаешь, Тамара, что всё состояние в руках у меня, а не Алексея. У него ничего нет – так же, как у его отца, – кроме ежемесячного пособия, что я ему выдаю, и тех вечных долгов, что мне приходится погашать. Где бы он без меня был? Уже в тюрьме? Или в Сибири?"

"Но я не понимаю, – растерянно промолвила я. – Дело ведь не в деньгах, у меня достаточно своих, чтобы позаботиться о детях. Мне не нужны ни его деньги, ни ваши".

"Тебе, может, и нет, но Алексею нужны точно! Если я лишу его пособия, у него не останется ни копейки! А я, очевидно, лишу, если он не будет отстаивать свои отцовские права. Видишь ли, я хочу этих детей, и самое меньшее, что ты можешь сделать, – это позволить мне забирать их на шесть месяцев в году".

На шесть месяцев?! Я в ужасе на неё воззрилась. Мои дети на попечении Агриппины Ивановны в течение аж полугода? "Никогда, никогда, никогда!" – яростно подумала я, но вслух произнесла как можно спокойнее: "Агриппина Ивановна, мои дети значат для меня всё. Посмотрите на меня. В девятнадцать лет у меня нет мужа и моя семейная жизнь обернулась полным провалом. Всё, что у меня есть, – это дочери. И Вы бы забрали их у меня на долгие месяцы? Вы бы не смогли так поступить. Да ведь Вы снова замужем, у Вас есть супруг," (она фыркнула) "и сын," (она пожала плечами) "и друзья, и куча денег. Почему же Вы хотите отнять у меня единственное, что у меня есть и что действительно принадлежит мне? Алексей может снова жениться и завести хоть двадцать детей … но не отнимайте моих!"

И тут меня стали душить слёзы, заструившись по лицу. Но чем больше я волновалась, тем спокойнее и холоднее становилась Агриппина Ивановна.

В этот миг в дверях возник Сергей с маленьким серебряным подносом, на коем лежало то, что ни с чем нельзя было спутать, – конверт с телеграммой.

"Для Их Сиятельства, юной княгини", – сказал он, подходя ко мне, тогда как Агриппина Ивановна сердито воскликнула: "Разве я тебе не говорила уже тысячу раз, что здесь нет ни юной, ни пожилой княгини? Есть княгиня Тамара Всеволодовна и есть я. Тебе ясно?"

И, пока он бормотал: "Простите, Ваше Сиятельство, я постараюсь запомнить", – я, разорвав конверт, достала послание.

В нём говорилось:

ПРИЕЗЖАЙ НЕМЕДЛЕННО.

У ДЕДУСИ СЛУЧИЛСЯ ИНСУЛЬТ, И ОН УМИРАЕТ.

МАМА.

"Что там?" – с любопытством спросила Агриппина Ивановна. Я же уронила листок бумаги и, вероятно, с дикими глазами, поскольку та поспешила добавить чуть более заботливо: "Надеюсь, никаких плохих новостей?"

"Конечно, это плохая новость! Для меня со всех сторон только плохие новости", – воскликнула я и, разрыдавшись, села, затем же, закрыв лицо руками, стала раскачиваться взад-вперёд.

Дедуся! Милый, ненаглядный, прекрасный, ласковый, любящий Дедуся! О, я должна немедленно к нему поехать!

Тем временем Агриппина Ивановна подняла телеграмму и прочла.

"Ты должна ехать сей же час, – произнесла она вполне любезно. – Я прикажу запрягать лошадей, и ты без труда успеешь на вечерний поезд".

"Но мои дети … ?"

"Об этом не беспокойся – я позабочусь о них до твоего приезда. Им будет лучше тут, с Няней, чем в подобных обстоятельствах с тобой в Стронском".

Естественно, их стоило оставить с Няней. Ведь именно Дедуся и вся моя семья сейчас во мне нуждались.

Я лихорадочно стала готовиться к отъезду. Времени было ужасно мало, и, побросав кое-какие вещи в кофр, я обняла дочурок, а затем, попросив плакавшую Няню, которая обожала Дедусю, беречь их как зеницу ока, кинулась вниз по лестнице и села в экипаж, ожидавший, чтоб отвезти меня на станцию.

Двенадцать часов в поезде были похожи на жуткий сон. Я могла думать только об одном: успею ли застать Дедусю живым и получить его благословение?

"Скорее, скорее, скорее! – подгоняла я поезд. – О, пожалуйста, скорее!" Я не могла ни спать, ни есть, ни читать и, как зверь в клетке, всю ночь мерила шагами коридор.

Но вот в конце концов я оказалась на старой станции Стронское. Мама приехала к поезду, дабы меня встретить, и в ту минуту, когда увидела её опухшие, красные очи, я сразу поняла, что опоздала и что Дедуся, меня не дождавшись, скончался. Это был первый раз, когда он меня подвёл! Дорогой, ненаглядный Дедуся! Однако, несмотря на это, он, по словам Мамуси, про меня не забыл и прислал с нею своё благословение и миниатюрный серебряный оберег, который всю свою жизнь носил на шее. Незадолго до своей кончины он шёпотом попросил её "обязательно передать это Тамаре с его любовью". Горько плача, я повесила его себе на шею. Это была первая смерть в моей семье, и её тень тяжело легла на всех и вся в Стронском.

Дедуся, ныне практически неотличимый от того Чрезвычайно Древнего Старца, торжественно возлежал в бальной зале, окружённый пальмами, цветами и свечами, горевшими в высоких серебряных канделябрах, а монахиня в чёрном одеянии тихим монотонным голосом, не отрываясь, читала псалмы. Время от времени кто-то из членов семьи её сменял и продолжал чтение в течение получаса или около того. Почувствовав, что могу держать себя в руках, я в свою очередь попыталась читать бесстрастным, лишённым всяких эмоций голосом, что являлось частью ритуала, но у меня ничего не получилось, и я, не выдержав, была вынуждена передать Молитвослов Ваньке. Тот только что прибыл из Красного с Танькой и её мужем.

Со всей губернии съехались друзья Дедуси: губернатор, архиепископ, соседи-помещики, различные чиновники, земледельцы и многие другие, кто знал и горячо любил Дедусю. То была нескончаемая процессия перед его гробом. И богатые, и бедные кланялись ему одинаково и благоговейно целовали его