Делай, что должно - Маргарита Нерода

— Товарищ майор, “Ромашка” ответила. ПМП обстрелян, один убитый, четверо раненых, из группы Федюхина эвакуировано двое. В помощи не нуждаются.

— Спасибо. Маркелова! Передайте Петрушину — отбой, помощь не нужна.

Машина привезла группу Федюхина ровно через час. Тот, без фуражки, с перебинтованной головой, возбужденный, как это часто бывает у легкораненых, выбрался из кузова, и не докладывая, вообще, похоже, никого не замечая вокруг, бросился помогать санитарам снимать носилки, на которых лежала его операционная сестра. Лично им выбранная для сложной работы, самая опытная и хорошо знакомая еще по Новосибирску. Из всего личного состава она была самой пожилой, девушки-санитарки даже звали ее про себя бабушкой.

Для ее возраста рана скверная — перебита правая нога в бедре, Дитерихс уже наложен. Левая тоже забинтована, сквозь повязку — кровь. Федюхин опустился на колени возле поставленных на траву носилок, наклонился к раненой, поймал пульс:

— Как ты, тетя Поля? Все хорошо, приехали мы.

До сих пор трудно было представить, чтобы Федюхин назвал ее иначе, чем по имени-отчеству.

Та приоткрыла глаза:

— Да живу вроде, Анатолий Александрович. Отвоевалась, старая… надолго. Трудно тебе будет… — она протянула руку и совсем материнским жестом погладила его по щеке, но кажется, на это ушли все оставшиеся силы, и рука бессильно упала, раненая снова потеряла сознание.

— Несите скорее, — приказал Федюхин санитарам, вставая. Похоже, Огнева он увидел только сейчас. Вытянулся и доложил стертым, будто мертвым голосом, — Товарищ майор, медпункт попал под артобстрел. Медсестра Осипова тяжело ранена. Санитарка Тришкина убита на месте. У меня незначительные ушибы. Ваше приказание выполнил, вернулся, — он судорожно втянул воздух и спросил почти неслышно, — Что, все настолько плохо?

— Руки вытяните вперед.

— Контузию проверяете? Знаю я Ромберга… — Федюхин поморщился, но встал как положено, ноги вместе, вытянул руки вперед и закрыл глаза.

— Да, все правильно делаете. Хорошо. До кончика носа…

Снова не дожидаясь команды, Федюхин дотронулся до кончика носа указательным пальцем правой руки, затем левой.

— Хорошо, оперировать можете. Только не торопитесь, у вас адреналин еще повышен. Мойтесь и к столу. Потом поговорим.

“Потом” наступило через двое суток, когда стало ясно, что проломить немецкую оборону не удалось. Немецкий контрудар большого успеха не имел, всего лишь выдавил наших на исходные, и наступление, подобно маятнику в часах с кончившимся заводом, с каждым днем теряло амплитуду. Пора было все-таки поговорить. Федюхин работал, как механический, его приходилось приказом отправлять на отдых. Он отвечал: “Есть спать”, и к началу следующей смены опять был на ногах. Работал хорошо, но смотреть на него было страшно. Так, наверное, работал бы оживший мертвец.

Ивашов, обещавший под наступление прислать группу, приехал с ней сам. Он был как всегда сосредоточен и деловит, но вид имел до крайности утомленный. В запавших глазах, резко залегших морщинах читались усталость и тяжелая печаль, мефистофелевский профиль заострился, словно после лихорадки.

"Дела наши скорбные, — вздохнул он, пожимая руку Федюхину, — Держитесь, коллега. Прежде надо понять, что у нас случилось”.

Для работы он привез и инструменты, и палатку, которую натянули в стороне, ближе к рощице и свежим могильным насыпям, которые при самой упорной работе все равно остаются за медсанбатом на всем пути.

Свой вывод начальник АПАЛ сделал скоро, но описывал увиденное на секции долго и тщательно.

— Печально и прискорбно, — подвел он итог, разглаживая ладонью исписанные косым убористым почерком листы, протокол вскрытия, — Налицо резко выраженное малокровие всех внутренних органов. Тромбирования поврежденных сосудов я не увидел ни в одном случае. Все принятые меры не дали остановки кровотечения, даже, пожалуй, усилили его. Это было для всех нас, товарищи, не очевидно, пока всерьез не попытались. А теперь — вывод ясен. Переливание крови в полку дало лишь кратковременную положительную динамику. Вы же отправляли раненых из ПМП в стабильном состоянии?

Федюхин кивнул, ни говоря ни слова. Сцепив пальцы, он молча смотрел на протокол, и по застывшим глазам было понятно, что не читает.

— Да, именно кратковременную, — продолжал Ивашов, — На минуты, может быть, на десятки минут. С неизбежным последующим ухудшением. Я был прискорбно неправ в своей оценке метода.

— Спасибо, товарищ майор, — произнес Федюхин, глядя на папку с отчетом, — Я все понял, и понял, как мне нужно действовать дальше. Это был важный урок. Разрешите идти? У меня смена через четверть часа.

Огневу совершенно не понравились ни тон, ни походка Федюхина. Он отчетливо брал на себя всю вину, как будто он и придумал, и одобрил, и сделал это все, уже зная будущий результат.

После смены с ним нужно будет серьезно поговорить. А пока — сортировка.

Раиса когда-то очень ярко почувствовала, как при запредельной нагрузке у врача появляется как бы второй поток мыслей, своего рода внутренний голос, будто кто-то диктует диагноз. Парадоксально, это состояние дает иногда и очень яркие идеи на почти отвлеченные темы. Можно, оказывается, одновременно осматривать раненого, надиктовывать направление уже осмотренному и вспоминать, что во время Империалистической французские солдаты называли врачей на сортировке “ангелами смерти”, как будто они по своей воле решали, кому предоставить шанс, а кому нет. Или думать, что вот это вот четырехчасовой марафон в темпе спринта похож на попытку проплыть подводную пещеру, остановился — утонул. И все время в голове билось — продумать разговор с Федюхиным. Это будет потяжелее, чем с родственниками умершего. Сравнить его состояние можно разве что с горем человека, потерявшего любимую жену с нерожденным ребенком.

За сортировкой разумно стоял обед, а потом предельно неспешная — в сравнении с сортировочной и операционной — работа в маленьком медсанбатовском стационаре. Огнев немного сдвинул дежурства, чтобы освободиться, когда Федюхин поест после своей смены, но, как ни старался, никакого подходящего начала для разговора не нашел. Посмотрел на часы — минут через пятнадцать, хочешь — не хочешь, а придется начинать. На воздухе, что ли, пройтись, может, придут в голову свежие мысли…

На свежем воздухе мысли остались те же. Но тут от безнадежных попыток что-то придумать Огнева отвлекло движение. Кто-то, пригибаясь, прошел за аптечную палатку. Проскользнул вдоль брезентовой стенки под полог. По хорошему делу так не ходят. В аптеке сейчас никого нет, лекарства на всю смену выданы. Кто-то из легкораненых решил спиртом разжиться? Не похоже. Уж если кто решился бы, в перевозочной проще. А если диверсант?

Огнев быстро огляделся — вокруг никого. Спускались сумерки, от реки натягивало туман и крайние палатки уже терялись в нем.

“Позвать бойцов? Нет, спугну. Один человек. Справлюсь. В крайнем