Делай, что должно - Маргарита Нерода

— Да… — Федюхин тяжело перевел дух, — Не видна. В гражданской практике подобного и за десять лет не увидишь. А вы, Алексей Петрович, когда первое свое боевое ранение в живот оперировали?

Огнев грустно усмехнулся.

— В семнадцатом. В апреле. По собственной инициативе.

— Я правильно понимаю, что без успеха?

— Это еще мягко сказано. Я тогда начитался материалов врачебного съезда — оперировать живот по правилам мирного времени. Отставить выжидательную тактику, действовать активно, — начал Огнев, понемногу переходя на свой привычный лекторский тон, только чуть понизив голос, — Служил я тогда в перевязочном отряде дивизии, и официальная установка была такая: отряд у вас перевязочный, вот и перевязывайте. Инструменты были, но мало, да нам еще и не повезло. Выдали наборы времен не то чтобы покорения Крыма, но первой обороны, с деревянными да роговыми ручками. Сами понимаете, в шестнадцатом такому только музеи рады были.

Вот я и попросил отца прислать лучшие инструменты, какие он купить смог. Заказал книги, перечитал трижды. И, как показалось мне, что к самостоятельной работе готов, спросил у начальника разрешения. Ну, мне господин коллежский асессор Савельев, мой начальник, и говорит: “Оперируйте, коль неймется”.

— Что же он, сам совсем работать не хотел? Или не умел? — удивился Федюхин, — слышал я, что руководить госпиталем в Империалистическую могли хоть кавалериста поставить.

— Почему? Хотел и умел, хирург он был опытный. Но работать мог только не выходя из пределов начальственных указаний. Ему за пятьдесят было, полевая жизнь тяжело давалась, хоть он к ней и привычен был. Но, знаете, надоело. Была у него мечта — чтоб в один день государь подписал России — мир, а ему — отставку. Работал он… знаете, как старая ломовая лошадь. По известному маршруту — хоть днем, хоть ночью. С одной и той же скоростью. Ни ускорить, ни замедлить, ни повернуть. В шестнадцатом у нас, помнится, получил приказ вынести операционную в полк, как у французов. Вынес, убедился, что не получается, и доложил: никак невозможно. Кажется, начальство он эти удовлетворил совершенно. А мне вот идея оперировать еще тогда в душу запала.

И побежал я, очертя голову. Как гвардия на Стоходе. Мне бы раненого сначала согреть надо было. Перелить если не крови, то хотя бы пол-литра физраствора подкожно, выждать хотя бы кратковременного подъема пульса и только потом очень бережно оперировать. Да я сегодняшний, может, за тот случай и вовсе не взялся бы. А тогда я и еще и торопился. И топографическую анатомию, как понял уже к середине операции, только по атласу знал хорошо. Ну, и получил я тогда, что заслужил. Exitus in tabula. Стою, чуть не плачу, а Савельев мне и говорит — вот так, господин зауряд-врач, оно и бывает, когда усердие не по разуму. Ступайте-ка вы в аптеку, примите граммов пятьдесят для поддержания сил, да и на боковую. А инструментики ваши упакуйте и отошлите домой с оказией. После войны пригодятся. И запомните раз и навсегда, съезды в Москве да в Питере — это поэзия. А у нас грубая проза. Перевязочный отряд. Перевязали, документ заполнили — и баста. Больше от нас никто ничего не ждет.

— Перевязывать да умирать отправлять? — Федюхин возмутился столь же искренне, как и много лет назад зауряд-врач Огнев.

Полог палатки, служившей комсоставу жильем, вздрогнул от ветра, огонек коптилки на столе замигал и замерцал, и в метнувшихся по натянутому брезенту тенях предстал перед мысленным взором Алексея Петровича давно канувший в неизвестность господин Савельев, в своем неизменном позолоченном пенсне, ссутулившийся от возраста и постоянного тяжкого груза ответственности, которую несла за собой его должность. К коему тот по собственной воле не осмеливался прибавить ни сколько весу, хотя бы даже с горчичное зерно. Он с горькой иронией смотрел на Федюхина — что, мол, съели, молодежь? Все бесполезно. Все тлен и суета, кроме отставки и пенсии.

— Так я и спросил. Но у него ответ на все готовый: “А хоть бы и умирать. Не нашего ума дело. Как господь рассудит, так и будет.” Он, знаете, как автомат сделался. Вроде как искренне верующий, но последние года два войны и молился, будто никому не нужный отчет заполнял, и “как господь рассудит” у него было очевидно с маленькой буквы. Будто это не Господь Вседержитель, а такой же уставший равнодушный столоначальник, который молитвы наши каждый вечер в корзину стряхивает не читая. Оперировать что-то сложное я потом долго не решался, но инструменты назад не отослал. И хорошо, что не отослал. В восемнадцатом они очень пригодились.

— Знаете, Алексей Петрович, встречал я неплохих врачей, которые после меньшего хирургию бросали. Спасибо. Значит, это при ранении в конечность шоковому полезно на ПМП отдохнуть. А шок при ранении в живот — это неостановленное кровотечение. Ни минуты ждать нельзя. Знаете, я вот что сейчас увидел. У меня три человека умерли на ПМП. Двое — не дождавшись переливания, один в ожидании машины. Они умерли одинаково! Их перекладывали с носилок на носилки, и все трое… я только сейчас понял, у них срывались тромбы. Были в неплохом состоянии, а пошевелили — и все, бледность, беспокойство, потеря сознания. Мы обязаны предполагать, что тромб уже есть, и оберегать его насколько возможно. Мелочь, конечно…

— В хирургии мелочей не бывает. Мы не можем спасти раненого одним рывком. Мы выигрываем минуту здесь, минуту там, и, глядишь, вытянем достаточно, чтобы начать операцию и остановить кровотечение до необратимых последствий.

— Мелочь. Но вы правы, из мелочей все и строится. Как бы нам так переливать кровь, чтобы не срывался тромб. Нелепо звучит, да? Как нам поднять давление, чтобы оно не поднялось. Или перевязать сосуд без операции, — Федюхин нервно сжал пальцы и снова расцепил их, ему явно не хватало сейчас его блокнота — записать, поймать лихорадочно мечущуюся мысль, — Зря вы мне спирта предлагали, я и так будто выпивший. Говорю нелепицы, и тянет то смеяться, то плакать. Или, может, я с ума схожу и меня через неделю эвакуируют с инвалидностью? Тоже способ от трибунала увильнуть.

Федюхин действительно был похож на пьяного. Движения раскоординировались, по лицу блуждала нелепая улыбка. Он пробормотал еще несколько слов, хотел встать, но осел на койку и заснул, как под лед провалился. Огнев пощупал пульс спящему, расстегнул ремень, сдернул сапоги. Подумал несколько минут