Делай, что должно - Маргарита Нерода

Огнев снял с предохранителя пистолет, дослал патрон, и, держа фонарик в левой руке на отлете, стараясь не шуметь, вошел в аптеку. Так и есть, около одного из ящиков копошился темный силуэт, шкрябал по замку ключ. Огнев включил фонарик, осветил сидящего и крикнул: “Ни с места!”

И к своему изумлению увидел Федюхина, на ощупь закрывавшего ящик с сильнодействующими средствами. Тот вскочил, торопливо убирая что-то в карман. Огнев бросился к нему.

— Что это у вас?

— Оставьте… — щурясь на режущий в темноте глаза свет маленькой лампочки, он подался назад, — ничего…

Бросив пистолет, Огнев перехватил капитана за руку. В свете фонарика блеснули ампулы.

— Морфий. Зачем? И куда столько?

Федюхин ватно осел на ящик. Забрать у себя ампулы он позволил безропотно. Съежился, ссутулив плечи.

— Н-надеюсь, вы не посчитали меня морфинистом? — выговорил он глухо, — Впрочем, все равно. Я не смогу после такого, понимаете? Все кончилось. Моя идея не просто провалилась. Раненые от моей, с позволения сказать, заботы — погибали! Как я могу после этого?…

— Наша идея, Анатолий Александрович, показала себя несостоятельной. Наша с вами идея. И сейчас самое главное — не дать никому повторить нашей ошибки, а не… Вот вы, стало быть, отравитесь. Потом я, — Огнев сообразил, что его пистолет все еще болтается на шнуре, подхватил, поставил на предохранительный взвод и убрал в кобуру, — застрелюсь. Начсандив, он ведь утверждал план, помните? — санитаром-носильщиком в роту пойдет. А работать кто будет?

— Да кто угодно справится лучше меня!

— А вот это вы напрасно, — Огнев сел на соседний ящик и поставил рядом фонарик так, чтобы его свет не бил никому из них в глаза, — Вы опытный врач, с большим довоенным стажем. Молодым вашей нагрузки не выдержать.

— Тогда почему у меня процент смертности при операциях выше, чем у молодых? Я должен спасать жизни, а вместо этого пополняю свое личное кладбище!

— Вам направляют тех, с кем молодые точно не справятся. И, вы знаете, меня в тридцать девятом в командировку в Ленинград послали. Посмотреть на результаты работы, которые мы у себя в частях считали замечательными. И посмотрел. Не напился только потому, что магазина по дороге на вокзал не попалось. А там уж не до того было.

— Это вы про первичный шов? Я о нем у Юдина читал…

— А я его, простите, этими вот руками делал. И получилось у нас не лучше, чем у французов, разве что мы не успели так глубоко вляпаться. После открытия антисептики, знаете ли, среди хирургов и суициды были, и родственники пациентов хирургов убивали. Все было. И еще будут открытия, переворачивающие нашу работу.

Федюхин впервые поднял голову, желтый тусклый свет фонарика делал его лицо похожим на плохо сработанную посмертную маску:

— То есть все, что мы делаем на самом деле лишено смысла и все равно будут смерти?

— Жизнь мне кажется иногда похожей на греческую трагедию. Все действуют из лучших побуждений, все действуют правильно, но боги решили так, что все эти действия ведут лишь к страшной смерти.

— Богов ведь нет, — Анатолий Александрович кривовато улыбнулся, — Нас ждет не загробный трибунал в составе бога-отца, сына и святого духа, а вполне прижизненный.

— Богов нет, но греческие боги, это помимо прочего персонификация причинно-следственных связей и случайностей. Недаром говорят, что карты — лучшая модель мира, чем шахматы. Нам не дано знать, к чему приведет то, что мы делаем. Но я не знаю лучшего девиза, чем “Делай что должно и будь что будет”. Так говорил еще Марк Аврелий. Он был стоиком, а стоики считали, что первопричина всего — разум, а вовсе не боги. А трибунал… Вы еще скажите, что нас живьем скушают и только потом расстреляют. Так, как делали мы — никто еще не пробовал. Значит, надо наоборот. Кровь не переливать, или переливать, но меньше. Эвакуировать как можно скорее.

— Значит, нам теперь…

— Документировать ситуацию. И думать, как максимально эвакуацию ускорить, раз задержка показала себя такой губительной. Довести до полковых врачей об опасности избыточного кровезамещения при не остановленном кровотечении.

— Есть отдокументировать ситуацию и думать.

Анатолий Александрович помолчал несколько секунд и добавил:

— А, знаете, есть в воинской дисциплине что-то такое… Правильное. Не дает ныть и себя жалеть. Вот позволил себе… дать слабину, сорваться. Теперь стыдно. И все-таки, как вы так ловко ТТ на предохранительный поставили? Мне, признаться, лишний раз браться за него страшно. Упущу курок — и все, прощай, хирургия.

— Вы отводите курок, нажимаете спуск и, контролируя курок, ведете его до предохранительного. Держа спуск. А надо — спуск отпустить немедленно. Тогда курок по бойку не ударит. Потренируйтесь без патронов. Хотя, конечно, перемудрил товарищ Токарев с этим взводом. И пойдемте, пока время есть, хотя бы чаю попьем, а то вы так взвинчены, что того гляди в узел завяжетесь. А нам с вами работать и работать. Думаю, граммов пятьдесят спирта вам перед отдыхом прямо показаны.

Чай в котелке, на таблетках сухого горючего, почему-то долго не хотел закипать. Федюхин отрешенно смотрел на дрожащий синий огонек и долго молчал. От спирта он отказался сразу и категорически. Сказал, что должен хоть чуть-чуть привести в порядок мысли.

— Я и без спирта чуть дров не наломал, — сказал он наконец, — Решился, дурак, а теперь вот — стыдно. Перед вами, перед собой. А в особенности перед Полиной Егоровной стыдно. Ведь она здесь еще, пока не транспортабельная.

— Ну, за нее можете не волноваться. Полного перелома к нашему общему счастью у нее нет. Прооперировали в срок, нагноения, смею предполагать, избежим. Думаю, дня через три-четыре аккуратно перевезем во фронтовой госпиталь, — успокоил его Огнев.

— Я ведь и ее чуть не погубил со своей… идеей, — глухо произнес Федюхин, не отрывая взгляд от медленно тающей в синем огне таблетки горючего под котелком, — Перелом бедра в ее возрасте, даже и не полный. И перед Тришкиной я виноват, и уже не извинишься теперь. Как развертывались, сорвался на нее. Зря сорвался. Исключительно от общего напряжения. Еще подумал, вот будет хоть небольшая передышка — извинюсь. Умная девчонка, старательная. Я ведь ее потому и выбрал. А теперь поздно. Осколком в висок. Она самая рослая, почти с меня, вот и…. Я ее в самое опасное место потащил…

— На войне, Анатолий Александрович, безопасных мест не бывает. И здесь мы снова возвращаемся к той же цепи случайностей. Жизнь любого из нас может оборваться от осколка, пули или мины. Но пока мы живы