Богова делянка - Луис Бромфилд

к нам из своей хижины с узлом из цветного платка на плече, а за ним — Филадельфия, и лицо у него было такое, как ту ночь прошлым летом, когда мы с Ринго глянули в окно на него после того, как он виделся с янки. Бабушка перестала сопротивляться.

— Луш, — сказала она.

Он остановился и посмотрел на нее: вид у него был такой, словно он спит; словно даже не видит нас или видит то, чего нам не видно. Но Филадельфия нас видела; она съежилась за его спиной и попятилась, глядя на Бабушку.

— Я пыталась остановить его, мисс Роза, — сказала она. — Перед богом клянусь, пыталась.

— Луш, — сказала Бабушка, — ты еще и уходишь?

— Да, — сказал Луш. — Ухожу. Мне свобода вышла; ангел божий объявил мне свободу — он отведет меня на Иордан. Теперь я не принадлежу Джону Сарторису; принадлежу сам себе и господу богу.

— Но серебро принадлежит Джону Сарторису, — сказала Бабушка. — Кто ты такой, чтобы раздавать его другим?

— Это вы меня спрашиваете про это? — сказал Луш. — Где Джон Сарторис? Чего не идет спрашивать меня? Пускай господь спрашивает Джона Сарториса, какой такой человек дал ему меня, как его звать? Пускай человек, какой посадил меня в черную тьму, спрашивает про это у того человека, какой освобождал меня.

Он не смотрел на нас; думаю, даже вряд ли и видел. Он пошел дальше.

— Перед богом клянусь, мисс Роза, — сказала Филадельфия. — Я пыталась остановить его. Правда, пыталась.

— Не уходи, Филадельфия, — сказала Бабушка. — Разве ты не знаешь, что там, куда он ведет тебя, голод и нищета?

Филадельфия заплакала.

— Я знаю. Знаю — чего они ему сказали, не может быть правдой. Только он мне муж. По моему умению, я должна с ним идти.

Они пошли дальше. Возвратилась Лувиния; они с Ринго стали позади нас. Дым, клокоча, подымался вверх желтыми медленными клубами, отливая медью в лучах заходящего солнца, словно пыль, словно пыль на дороге, пыль за поднявшей ее ногой; а потом плыл дальше, медленно клубясь и зависая, готовый истаять совсем.

— Сволочи они, Бабушка! — сказал я. — Сволочи!

Потом мы заговорили все враз: Бабушка, я и Ринго, все враз заговорили.

— Сволочи! — кричали мы. — Сволочи! Сволочи!

РЕЙД

1

Соком лаконоса Бабушка написала записку.

— Отнесите ее сейчас миссис Компсон и сразу же возвращайтесь домой, — сказала она. — Нигде не останавливайтесь, вы оба.

— Вы хотите сказать, пешком, что ли? — сказал Ринго. — Хотите, чтоб нам пешком тащиться все четыре мили в Джефферсон и обратно, когда тут две лошади зазря стоят?

— Этих лошадей мне одолжили, — сказала Бабушка. — И я намерена беречь их, пока не смогу вернуть.

— По моему умению, пойди туда, не знаю куда, вот чего, а вы и знать не знаете, сколько будете их беречь… — начал Ринго.

— Хочешь, чтоб я тебя выпорола? — сказала Лувиния.

— Не, — ответил Ринго.

Пошли в Джефферсон пешком и отдали записку миссис Компсон, взяли шляпу, зонтик и ручное зеркальце и пошли домой. Во второй половине дня смазали повозку, и вечером, после ужина Бабушка опять достала сок лаконоса и на клочке бумаги написала: «Полковник Натаниэл Г. Дик, ***кав. полк, Огайо», сложила клочок и приколола изнутри к своему платью.

— Теперь не забуду, — сказала она.

— Да и позабудете, так, по моему умению, эти огольцы напомнят, — сказала Лувиния. — Мне сдается, они его не позабыли. В самый раз вошел, а то б те повытаскивали их у вас из-под юбки да прибили на двери сарая ровно две опоссумовые шкуры.

— Да, — сказала Бабушка. — А теперь пошли спать.

Мы жили тогда в хижине Джоби; прибили к балке доходившее до полу красное стеганое одеяло — получилось две комнаты. Когда показалась Бабушка в шляпе миссис Компсон, Джоби уже дожидался у повозки; она поднялась в фургон, велела Ринго раскрыть зонтик и взяла вожжи. Потом все мы глядели, как Джоби что-то сует в повозку под одеяло; это был ствол и железные части мушкета, которые мы с Ринго отыскали на пепелище сгоревшего дома.

— Это что? — спросила Бабушка. Джоби не смотрел на нее.

— Мож быть, если они углядят кончик, мож быть, подумают, что он цельный, — сказал он.

— И что тогда? — спросила Бабушка. Теперь Джоби ни на кого не смотрел.

— Я только чтоб помочь получить обратно серебро и мулов, — сказал он.

Лувиния ничего не сказала. Они с Бабушкой просто смотрели на Джоби. Немного погодя он вынул из повозки ствол мушкета. Бабушка взяла вожжи.

— Взяли б его с собой, — сказала Лувиния. — По крайности, мож быть, за лошадьми присмотрит.

— Нет, — сказала Бабушка. — Не видишь, я взяла с собой почти все, о чем теперь могу заботиться?

— Тогда вы оставайтесь, а я поеду, — сказала Лувиния. — Я их возверну.

— Нет, — сказала Бабушка. — Сама справлюсь. Буду спрашивать, пока не разыщу полковника Дика, а тогда погрузим сундук в фургон, Луш поведет мулов, и вернемся домой.

Тогда Лувиния сделала точь-в-точь, что Дядя Бак Маккаслин делал в то утро, когда мы отправились в Мемфис. Она встала, уцепившись за колесо повозки, посмотрела на Бабушку из-под старой Отцовой шляпы и принялась вопить.

— Нечего тратить время на полковников, да и на всякое там такое! — вопила она. — Велите ниггерам, чтоб прислали к вам Луша, а Лушу велите, чтоб достал тот вот сундук да тех вот мулов, а потом выпорите его!

Теперь фургон уже катился; она отпустила колесо и шагала рядом, продолжая кричать Бабушке:

— Взяли б этот вот зонтик да измочалили об него!

— Ладно, — сказала Бабушка.

Повозка катилась дальше; мы проехали груду пепла и торчащие из него трубы; еще мы с Ринго нашли внутренности больших часов. Солнце как раз вставало, оно подсветило трубы; меж них мне все еще было видно стоявшую перед хижиной, заслоняя рукой глаза, чтобы видеть нас, Лувинию. Позади нее по-прежнему стоял Джоби со стволом мушкета. Ворота они тогда разнесли начисто. Потом мы выехали на дорогу.

— Хочешь, я буду править? — сказал я.

— Я буду править, — сказала Бабушка. — Этих лошадей одолжили мне.

— Потому как даже янки могут поглядеть на них и сказать, что таким не угнаться даже за пешей армией, — сказал Ринго. — И хотел бы я знать, чем можно навредить этой парочке? Разве что ты такой уж силач, что не дашь им залечь на дороге, чтоб собственная повозка их переехала.

Ехали дотемна, а там сделали привал. К восходу опять выехали на дорогу.

— Дай лучше я буду править, немножко, — сказал я.

— Я сама, — ответила Бабушка. — Я их на свою ответственность взяла.

— Если тебе невтерпеж чего-то поделать, можешь