Лист лавровый в пищу не употребляется… - Галина Калинкина

и пиететом. Приезд же Верховской поразил харбинские верхи отчаянной смелостью, экстравагантностью. Откуда им знать, экстравагантность для Лиленьки есть аппетит, чувство голода, озноб, вожделение, вобщем что-то физиологическое, не дающееся каким-либо трудом. Я проживал на Биржевой, Лиленька поселилась на Фуражной. В городе тогда ещё мало мостовых выстроили, грязи – хоть купайся, но появилось несколько мест, куда вполне можно заявиться приличной публике. Вскоре после нашего знакомства в гостиной у Хорватов я пригласил её в театр, потом мы ходили в кафе-шантан, в Железнодорожное собрание. В собрании заходили в библиотеку или бильярд. Иногда не отказывались и от синематографа. Затем она переехала ко мне на Биржевую.

– Опустим подробности.

– И «среды», конечно, «среды» у Хорватов, где Лиленьку так сочувственно встречали. Несколько позже московская гостья испортила отношения со многими в харбинском русском сообществе. Её эпатаж, сперва заслуживший необыкновенно высокие оценки, встал ей во вред. Все восемь месяцев, какие она показывалась на людях, ей сопереживали по поводу смерти близкого родственника и действенно помогали, хлопоча о разрешении вывоза останков брата из Мукдена в Харбин, затем в Москву. Дело оказалось сложным, вплетая в себя технические, медицинские, духовные, финансовые и моральные аспекты. Штандартом, хоругвью всего дела являлась, конечно, сама Лиленька Верховская, её отвага. Она справилась. Она сумела. Она вывезла голову брата на родину. Немыслимо! Но чего стоило задуманное ею предприятие окружающим, представить себе можно лишь отдалённо. Лилия считала, что все ей должны, раз её брат мёртв, а они живы. Достаточно резкая в оценках, не останавливалась ни перед регалиями, ни перед чинами, ни перед возрастом. Задолжала многим. Долги её перед отъездом пришлось выплачивать мне. Но я вполне платёжеспособен, накопил и ждал расчёта. Хотя мой долг ей был неискупаем – я не спас её любимого брата.

Когда Лилия сбежала, я не пустился в погоню.

Моя гордыня так взыграла, что отказался от отставки и усидел в Маньчжурии. Лишь перебрался из Харбина, где одним напоминал о задевшей их сумасбродке, другим давал повод насмехаться над собою как над неудачником. Но что же Лилия? С грудным младенцем и головой брата, как бы вполне победно, она вернулась домой. А дома два гроба, вернее, два холмика, две могилы. И Вы говорите, дом отобран за долги, и разорено семейное дело. Здесь впору застрелиться мужчине, а что же женщине? Она идёт топиться в полынью? Бросается с моста? Травится газом? Оставляет младенца на чужом пороге?

– Вы забываете о верующей душе. Редко, но попадаются женщины с необузданной внутренней волей. С мужским размахом. С осознанием права на свободу. Она не могла не выиграть. При том её можно осудить, привязать за косу, изувечить, но не сломать её саму. Что-то есть в такой душе вечное, несгибаемое.

– Да, она не совершила ни одного из перечисленных аффектных поступков. Но она и не телеграфировала мне о приезде, не оставила своего адреса. Она не обратилась, к Вам, человеку, любимому, кажется, до конца. Она уходит из той среды, где известно имя Верховских, отсекает всякую возможность помощи. Поселяется в нанятое жильё и в одиночестве растит сына.

– И, узнав, что смертельно больна, завещает старушке-хозяйке отпеть её в храме Илии Пророка в Алексеевой слободе.

– Где её могила?

– При храме, на кладбищенском погосте.

– А его могила?

– Виктора? Он захоронен неподалёку отсюда, на Пятницком кладбище. Напротив Виндавского вокзала, за Крестовскими водонапорными башнями, если знаете то место.

– Знаю. До отъезда необходимо посетить обоих.

– Вы считали себя другом Виктора?

– Скорее товарищем. Но слово товарищ сейчас приобрело кровавый окрас, хочется исключить его. Оба мы инженеры-путейцы. Из одного города. Примерно одних лет, он несколько старше и опытней. Ни он, ни я ко времени знакомства не обзавелись на месте семьями, как многие русские обзаводились новыми семействами, заполучив в жёны китаянок. Оба ждали вызова, оба грезили уехать из топкого, болотистого края. Мы жили тогда в Мукдене, что в пятистах с лишним километров от Харбина. Виктор тоже не попал в авангардный отряд по строительству дороги, мы оба прибыли значительно позже: первым Виктор, после отрядили меня. Дорогу построили всего-то за пять лет. Там мы и завели знакомство. На чужбине ясно осознаёшь, что ты есть русский. Вдруг ценишь русскую речь, старославянский язык, заунывные песни, оказывается, любишь щи, блины и кашу. Всё то, что совершенно не замечал, чему не придавал значения или от чего брезгливо отворачивался на родине. Чувство Родины я испытал впервые не в бою с германским солдатом, не в рукопашной с красногвардейцем из-под Луги, а гораздо раньше – на границе Российской империи. Добираясь три недели от Москвы до Дальнего Востока, я ощутил, какова та самая империя – необъятная и непостижимая. А поезда по нашей дороге от Порт-Артура до Москвы стали ходить за двенадцать дней. Виктор неплохо играл на гитаре, имел баритон, у него любили собираться вечерами путейцы. Даже Югович приходил – главный инженер стройки, когда наезжал в наши края. Виктор – полная противоположность сестре: тихий, покладистый, даже незаметный. Преображался лишь с гитарой в руках, артистизмом выдавая сродство с сестрой, как я понял много позже. Вот за некую ностальгическую ноту в голосе, за глаз с каверзой, за неожиданные переходы от ямщицкой степной кручины к цыганскому огневому пению Югович-то и любил его. По воскресеньям Виктор ходил к службе, я скучал за преферансом. Вместе мы охотились на бекасов, оба отлично стреляли. Охота сблизила нас. В окрестностях Мукдена нашлось немало возделываемых полей, сюда слетались птицы, похожие на наших куликов и куропаток. Мы любили подолгу бродить полями, от одной одинокой фанзы до другой. Считались ли мы завзятыми охотниками? Не сказал бы. Просто искали сходства с чем-то родным, заселяющим кровь и не дающим покою. Искали схожесть мукденских горизонтов с рязанскими и псковскими. Искали русских закатов у китайского солнца.

Как обычно, посреди беспечной и благополучной жизни ничто не предвещало несчастий. И, как обычно, они не заставили себя ждать: несчастья выписаны каждому по его проходному билету. Тем летом по служебной надобности я вытребован в харбинское управление. И наступившие события, принесшие смерть нескольким сотням людей, застали нас с Виктором в разных городах: меня в Харбине, его в Мукдене. Сперва восстала провинция Чжили. Китайские крестьяне не везде радовались пролёгшему полотну железной дороги. Где-то она несла им возможность перемещения и расширяла торговлю, а где-то дорога отняла посевные угодья и разорила мелких собственников. Поднялась беднота, что прежде, до строительства больниц, школ, жилищ возле путей, не знала даже приёмов изготовления обычного кирпича. Очень скоро с беднотой объединилась местная знать,