Я, Клавдий. Божественный Клавдий - Роберт Ранке Грейвс

На мои плечи было возложено довольно затруднительное для меня поручение — поехать во главе делегации из четырех экс-консулов в Лион, чтобы поздравить Калигулу с раскрытием заговора. Это была моя первая самостоятельная поездка во Францию, и лучше бы я ее не совершал. Мне пришлось взять у Кальпурнии деньги на дорожные расходы, так как на мое поместье и дом до сих пор не нашелся покупатель, а ждать, что Калигула очень мне обрадуется, я вряд ли мог. Я отплыл из Остии и сошел на берег в Марселе. После того как Калигула отправил в изгнание моих племянниц, он продал с аукциона драгоценности, украшения и наряды, которые они привезли с собой, и получил за них очень высокую цену: он тут же распродал и их рабов, а затем и вольноотпущенников под видом рабов. Покупали их богатые жители провинции, которым хотелось похвастаться: «Да, это и это принадлежало сестрам императора. Я купил все эти вещи лично у него». Успех навел Калигулу на новую мысль. Старый дворец, где жила некогда Ливия, стоял заколоченный. Там было полно ценной мебели и картин и реликвий, оставшихся после Августа. Калигула послал за этим добром в Рим, возложить на меня ответственность за их благополучное и незамедлительное прибытие в Лион. Он писал: «Пришли все сушей, а не морем. Я еще в ссоре с Нептуном». Письмо это пришло накануне того дня, когда я должен был отплыть, поэтому я перепоручил это дело Палланту. Трудность заключалась в том, что все свободные лошади и повозки были изъяты для обоза новой армии. Но Калигула отдал приказ, значит, и тягловая сила, и перевалочные средства должны были быть изысканы. Паллант отправился к консулам и показал им письмо Калигулы. Они были вынуждены реквизировать почтовые кареты, фургоны булочников и даже кляч, вертящих мельничные жернова, что причинило всем большие неудобства.

40 г. н. э.

Так вот и получилось, что как-то майским вечером, перед заходом солнца, Калигула, сидевший на парапете моста в Лионе и занятый воображаемой беседой с тамошним речным богом, увидел, как издалека по дороге к нему приближаюсь я. Он узнал мои носилки по доске для игры в кости, которую я к ним приладил: я коротаю долгий путь, играя сам с собой. Калигула закричал сердито:

— Эй, ты, там, где повозки? Почему с тобой нет повозок?

Я крикнул в ответ:

— Благослови тебя небо, цезарь! К сожалению, повозки придут только через несколько дней. Они двигаются сушей через Геную. Я с моими спутниками прибыл по воде.

— Так и обратно отправишься по воде, голубчик, — ответил он. — Пожалуй-ка сюда.

Когда я приблизился к мосту, два германских солдата стащили меня с носилок, отнесли к среднему пролету и посадили на парапет спиной к реке. Калигула подбежал и столкнул меня. Я перевернулся два раза в воздухе и полетел вниз — казалось, я пролетел тысячу футов, пока не коснулся воды. Помню, я сказал себе: «Родился в Лионе, умер в Лионе». Рона — река очень холодная, очень глубокая и очень быстрая. Тяжелая тога облепила мне руки и ноги, но я все же умудрился не пойти ко дну и даже выбраться на берег за излучиной, в полумиле от моста. Я куда лучше плаваю, чем хожу, у меня сильные руки, и так как я довольно толстый — я мало двигаюсь и люблю поесть, — я держусь на воде, как пробка. Кстати, мой племянник вообще не умел плавать.

Калигула был очень удивлен, когда несколько минут спустя увидел, что я ковыляю по дороге, и громко захохотал над моим видом — я весь перепачкался в вонючей тине.

— Где ты был, дорогой Вулкан? — крикнул он.

Ответ был у меня наготове:

— То громовержец

…меня, побужденного сердцем на помощь, Ринул, за ногу схватив, и низвергнул с небесного прага: Несся стремглав я весь день и с закатом блестящего солнца Пал на божественный Лемнос, едва сохранивший дыханье. Там синтийские мужи меня дружелюбно прияли, — [136]

под «Лемносом» понимай «Лион», — сказал я.

Калигула сидел на парапете, а перед ним лежали ничком в ряд остальные трое членов нашей делегации. Ноги Калигулы стояли на шеях двух из них, а кончик меча упирался в спину третьего — мужа Лесбии, который с рыданиями молил о пощаде.

— Клавдий, — простонал он, услышав мой голос. — Уговори императора нас отпустить, мы явились лишь принести ему наши поздравления.

— Мне нужны повозки, а не поздравления, — сказал Калигула.

Казалось, Гомер написал отрывок, из которого я перед этим уже процитировал несколько строк, специально для этого случая. Я сказал мужу Лесбии:

— «…Претерпи и снеси, как ни горестно сердцу!» Я же молю тебя только

…не дай на себе ты увидеть Зевса ударов; бессилен я буду, хотя и крушася, Помощь подать: тяжело Олимпийцу противиться Зевсу![137]

Калигула был в восторге. Он спросил экс-консулов, моливших о пощаде:

— Во сколько вы цените свою жизнь? В пятьдесят тысяч золотых за каждого?

— Сколько ты скажешь, цезарь, — еле слышно отвечали они.

— Тогда выплатите эту сумму бедному Клавдию, как только вернетесь в Рим. Его хорошо подвешенный язык спас вам жизнь.

После этого он разрешил им подняться и заставил, не сходя с места, подписать обязательство о выплате мне в трехмесячный срок ста пятидесяти тысяч золотых.

Я сказал Калигуле:

— Всемилостивейший цезарь, ты нуждаешься в деньгах больше, чем я. Ты не откажешься принять от меня сто тысяч золотых, когда я их получу, в знак благодарности за мое собственное спасение? Если ты соизволишь принять дар, у меня еще останутся пятьдесят тысяч, и я смогу расплатиться с тобой, внеся полностью вступительный взнос. Меня очень беспокоит этот долг.

Калигула сказал:

— Как тебе будет угодно, лишь бы ты обрел спокойствие духа, — и назвал меня своей «золотой монеткой».

Так что Гомер выручил меня. Но несколько дней спустя Калигула предупредил, чтобы я больше не цитировал Гомера:

— Этого автора сильно переоценили. Я собираюсь изъять его книги и сжечь их. Почему бы мне не осуществить на практике рекомендации Платона? Ты помнишь его «Государство»? Его доводы весьма убедительны. Платон считал, что поэтов вообще нельзя пускать в его идеальное государство, так как, говорил он, все они лгут.[138] И он совершенно прав.

Я спросил:

— Собираешься ли ты, о божественный цезарь, сжечь стихи других поэтов, кроме Гомера?

— Непременно. Всех, кого слишком высоко оценили. Для начала — Вергилия. Он очень скучен. Хочет быть Гомером, но у него это не получается.

— А историков?

— Да. Ливия. Еще скучнее. Хочет быть Вергилием, но у него это не выходит.