Разрыв-трава. Не поле перейти - Исай Калистратович Калашников

– Ты это, старик, брось! Начисто из головы выкинь! Гитлеряке все равно шею сломают.

– Я же ничего и не говорю. Сломать и надо, супостату. А только…

– Молчи в тряпочку, старик! Я тебе это со всей серьезностью говорю. Поглядел бы ты, что он на нашей земле выделывает.

– Ты меня, сынок, не понял, кажись.

– Все я понял!

– Не трогай его, батя, видишь – выпивши, – сказала Поля, ласкаясь, прислонилась к плечу Федоса.

– Не пьяный я! – Глухое недоброе чувство поднималось в душе Федоса, и он боялся, что сорвется, насмерть обидит и стариков, и Полю. – Устал я, спать хочу.

– Полька, стели постель! – скомандовал Викул Абрамыч. – Старуха, оболакайся! Отдыхай, сынок.

Утром Поля ушла на работу, Федос остался дома. Вышел на улицу, сел на лавочку. В деревне, как и вечером, стояла тишина, улица была пуста. В пыли на дороге купались куры, под забором свежо, чисто зеленела молодая трава.

Из переулка вывернулась подвода. На пустых громыхающих бочках сидел светлоголовый мальчишка, крутил над головой бич. Мосластая лошаденка, понурив голову, шла неторопливой рысью. Поравнявшись с Федосом, мальчишка крикнул: «Тпррру!» – и соскочил с телеги.

– Антошка! – обрадовался Федос встрече с сыном Луки. – Экий ты чумазый, едва признал.

Лицо племянника было в маслянистой грязи. Солидно покашливая, он сказал:

– В тракторной бригаде работаю.

– Что делаешь?

– А вот, – кивнул на телегу, – горючее вожу.

– Рановато впрягли тебя в работу.

– Ничего не рановато. Все наши ребята, как закончилась учеба, работают. Васька Рымаренок – прицепщиком, Назарка, Петька и Митька наш – бороноволоками.

– Митюху я вчера видел.

– А я на полевом стане ночевал. Сегодня мамка сказала, что ты приехал. Заехал вот…

– Батьке письма пишешь?

– Редко. Совсем мало у меня времени, – по-взрослому ответил Антон.

– Ты сейчас в МТС? Возьми меня.

В МТС Федос пошел в мастерские. Костылял из цеха в цех, почти не встречая знакомых, большинство токарей, слесарей были новые, работали в основном подростки. Они беззастенчиво пялили на него глаза, которые побойчее, заводили разговор. В моторном цехе он неожиданно увидел Дариму. Одетая в великоватый для нее комбинезон, она заворачивала гайки огромным разводным ключом. Уперлась ногами в половицы, налегла всем телом на ключ, на смуглом лице – напряжение, маленькие губы плотно сжаты.

– Амар мэндэ! – негромко поздоровался он.

Обернулась резко, испуганно, ключ, звякнув, упал на пол. Федос сел на верстак, поставил костыли рядом, протянул руку:

– Давай поздороваемся как следует. – Спрятал ее руку в своих ладонях. – Даримка…

На минуту показалось, что он снова тот же, прежний молоденький пастушонок, и Даримка та же, совсем юная, пугливая девчонка, нет Поли с угодливым тестем, войны, запустелого села; но Даримка убрала уже руку, спрятала ее в огромном кармане комбинезона, оттянутом железной мелочью, и все стало на свои места. Федос разглядывал ее лицо, и теплая боль омывала его сердце.

– Замужем? – спросил, напрягаясь.

Она отрицательно качнула головой, отвела взгляд.

– Эх, Даримка, Даримка…

Замолчали. Она подобрала ключ, положила на верстак.

– Штурвальным теперь работаю. Сейчас комбайн ремонтируем.

– Разбираешься в машине?

– Совсем мало. Плохо разбираюсь.

Разговор стал легким, без напряжения, в узких миндалинах глаз Даримы засветилась радостная усмешка.

С этого дня каждое утро, как на работу, приходил в МТС, садился где-нибудь в сторонке, курил, смотрел, как трудится Дарима, иногда помогал ей. О прошлом ни разу не вспомнили, оно ушло безвозвратно, зато, чувствовал Федос, родилось что-то новое, очень похожее на то, что уже было, но совсем другое.

XI

На краю пашни лежали мешки с зерном, стояла пустая телега, невдалеке, на косогоре, паслась спутанная лошадь. По пашне, увязая в рыхлой земле, медленно шагали сеяльщики – Лифер Иванович и Верка Рымариха. У него и у нее на груди торба с семенами. Шаг вперед, рука опускается в торбу, захватывает горсть золотистого овса, взмах – семена веером разлетаются и падают на пашню. Снова шаг вперед, взмах руки. И так целый день. К вечеру рука отнимается, плечи, нарезанные лямками торбы, страх как ноют, но Верка терпеливо сносит и боль, и усталость, ни на шаг не отстает от крепкого, как лиственничный кряж, Лифера Ивановича. Сама добровольно взялась за эту тяжелую мужичью работу, ни одна баба не выдюжила бы тут и двух дней, а она всю весну работает сеяльщиком, правда в последнее время тоже стала сдавать. Нет-нет и как бешеное заколотится сердце, потемнеет в глазах. Кормежка больно уж плохая. Хлеба осталось мало, до нового никак не хватит, картошка вышла, корова доится одна. Если бы не Павел Александрович, им с Васькой жилось бы легче, а то что ни лучший кусок – ему в подполье, потом – Ваське, растет парень, аппетит у него – дай бог любому, а ей уже остатки достаются. Ох, горе, горе…

Высеяв семена, Верка и Лифер Иванович вышли на край поля, по твердой земле направились к мешкам. Ноги, привыкшие к мягкой пахоте, ступали неуверенно, под подошвами ичигов сухо шелестела прошлогодняя трава, с треском ломались стебли полыни. Верка посмотрела на солнце – до вечера еще ой как далеко, а в ногах дрожь. Она села на телегу.

– Передохнем, Иваныч…

Лифер Иванович сел на землю, привалился спиной к мешкам, закрыл глаза. Он редко когда с ней разговаривал, бывало, что за целый день слова не скажет. До сих пор не может сына позабыть. И раньше он был не больно разговорчив, а теперь вовсе изугрюмился. Да и то – дите родное. Уж Васька ей не кровный сын, а случись что – спаси и помилуй, Господи! – свету белого невзвидела бы.

Снизу, из пади, верхом на коне подъехал Игнат. Он слез с седла, присел на телегу рядом с Веркой.

– Ну как тут у вас?

– Помаленьку…

– Сегодня досеете?

– Скорый какой! Не машины же!

– Ну-ну, я ничего же не говорю. Я к тому, что, как досеете, ближе к полевому стану перебирайтесь, на седьмое поле.

– Заборонить бы надо, – Лифер Иванович кивнул на пашню.

– Пришлю завтра с утра ребятишек, заборонят.

Разговаривая, Игнат поглядывал на Верку, хмуро ломал брови.

– Ты не хвораешь?

– С чего взял?

– Что-то похудела больно уж.

– Тебя бы на хлеб, на воду, да такую работенку…

Игнат не обиделся. Кивнул:

– Верно. Живо ноги вытянешь. Я еще удивляюсь, что долго дюжишь.

– Сменил бы. Есть же люди.

– Некем, Вера Лаврентьевна. Потерпи уж, немного осталось. Отсеемся, дам вам по целой неделе отпуску. А с кормежкой… Выделим вам масла, больше-то дать нечего, а картошки можешь у меня взять мешка два. У нас