Разрыв-трава. Не поле перейти - Исай Калистратович Калашников

о том, что` может ожидать его там; возможно, в последний раз видит родимые поля и сопки, вдыхает знакомый с детства запах полыни, возможно, в последний раз говорит с Даримкой…

В логотипе Федос снял с лошади седло, разостлал на земле потник, лег на спину. Качались метелки дэрисуна, стрекотали в траве кузнечики, шумно фыркала лошадь, издали доносился приглушенный рокот моторов. Он снова подумал о войне, но как о чем-то таком, чего не может быть; то, что он там видел, пережил, вдруг показалось невероятным, как кошмарный сон.

Дарима сидела рядом, обняв руками смуглые колени.

– Иди сюда…

Он обнял ее, поцеловал в губы: Дарима порывисто прижалась к нему, зажмурила глаза.

– Я вернусь, Дарима, – прошептал он. – Я вернусь к тебе.

XIII

Затрещал телефон. Игнат снял трубку. Звонил Тарасов, интересовался, как идет хлебоуборка. Придвинув сводки, Игнат начал называть цифры. Выслушав, секретарь долго молчал. Игнату представилось, что он сидит за столом, хмурясь, всматривается в цифры.

– Худо, – наконец сказал Тарасов. – Что думаешь предпринять?

– Есть кое-что на уме. Сегодня собираем правление, поговорим.

– Хорошо. Постараюсь к вам приехать. Но если запоздаю, начинайте без меня.

Повесив трубку, Игнат еще раз посмотрел сводки. Что и говорить – худо. В первые дни работы он удрученно опускал руки, им овладевало чувство, похожее на отчаяние. Сейчас этого чувства не было, хотелось действовать – продуманно и основательно. Не будь Тарасова, не вышел бы из него председатель – ни плохой, ни добрый. В новую для него работу Игнат входил робко, с ощущением человека, вынужденного распоряжаться в чужом доме. Еремей Саввич злорадствовал и ждал, не скрывая этого, когда его снова посадят за председательский стол. Он теперь заправлял бухгалтерией и руководил парторганизацией колхоза, потому считал себя вправе вмешиваться в распоряжения Игната, но чаще вносил путаницу и неразбериху. И Устинья, видя нерешительность Игната, не однажды прямо и резко высказывала свое недовольство. Это его только сердило. Сомустила баб, запихала в председательский кабинет, его не спросив, и – вишь ты! – недовольничает.

Однажды с Тарасовым целый день мотались по полям, попали под дождь, пока добрались до Тайшихи, промокли насквозь. Насти дома не было, и Игнат сам растопил печь, поставил кипятить чай.

Тарасов сидел на скамье у огня. От его рубашки шел пар, с мокрых кудрей, прибитых дождем, скатывалась, капала вода. Игнат присел рядом, стиснул в кулаке бороду, постучал клюкой по горящим поленьям, глухо сказал:

– Дело такое, Анатолий Сергеевич… Не гожусь в председатели. Совесть мучает.

Тарасов вначале вроде бы удивился, с пристальным вниманием посмотрел ему в лицо, потом отвернулся к огню и слушал, щуря серые глаза, словно видел в языках пламени что-то, ему одному понятное, и, казалось, только это его и занимало.

Игнат замолчал, все высказав. На улице метнулся ветер, хлестнул дождем по стеклам окон, будто просо сыпанул.

– Совесть, говорите, мучает? Это хорошо… – раздумчиво проговорил Тарасов. – Но что такое совесть? А?

– Это же каждому понятно.

– Нет. Не все так понятно, как может показаться. В свое время я, как ваш брат, был арестован, сидел почти год. Потом выпустили, в партии восстановили, работу прежнюю дали. А жизнь пришлось начинать почти заново. Друзей потерял… Арестовали – многие отреклись. И жена…

Из носка чайника ударила струя пара. Игнат отодвинул его клюкой от огня, хотел встать, принести стаканы, но передумал.

– Заколебалась моя вера в людей, в святые для меня истины. Брошу, думаю, все, буду жить только для себя. Бросил бы, и моя совесть осталась чистой. Разве не так?

Игнат, подумав, кивнул головой:

– Так.

После ареста Максима сходные мысли одолевали и его. Подался на мельницу со своей обидой. Разве не верно сделал?

– Ну вот, все было бы по совести. Но я вовремя подумал и о другом. Что с того, если я стану к жизни спиной? Жизнь, быть может, потеряет не много, но я потеряю все. Не кажется ли, Игнат Назарыч, что вы сейчас хотите повернуться к жизни затылком? Вы честны перед самим собой. И это хорошо…

– Дело не в этом, – Игнат нахмурился. – Дело в моем неумении.

– Нет, дело в этом. Опыт, умение придут. Надо только понять, что человек живет среди людей. И для людей. Для людей, Игнат Назарыч. Этим все измеряется. И только этим. Не лгать, не красть, не жульничать и считать, что живешь честно, конечно, можно. Но только в том случае, если совесть короткая.

Игнат не мог не признать правоту Тарасова, хотя она, эта правота, и больно задевала его. Если принять такую меру и приложить ее к своей жизни, то сколько же пустого, никчемного окажется в ней! Сколько он блуждал вокруг, казалось бы, простых истин… А может быть, это и не такая уж неоспоримая истина? Но если даже истина, что она даст ему?

– Все равно, – сказал со вздохом, – не могу я… не смогу надавливать человеку на хрящик. Неспособный на это.

Анатолий Сергеевич засмеялся, весело блеснул зубами.

– Можно подумать, что основное дело руководителя – надавливать на хрящик. Нет, Игнат Назарыч! Ваш Еремей Саввич на это мастер был, но что получилось? Он думал: должность ему даст право вертеть подчиненными, как того пожелает. К сожалению, это беда не одного Еремея Саввича. Такого права между тем ни у кого нет и быть не может. Накричать, пригрозить куда проще, чем убедить человека. Но это, конечно, не значит, что мы должны быть чем-то вроде проповедников. Где нужно, мы имеем право, более того, обязаны употребить силу принуждения. Все зависит, Игнат Назарыч, от того, с кем имеешь дело. Вся суть в этом. Тут ошибаться нельзя.

Игнат кивнул – верно. Но как это все не просто. Вот был секретарем райкома Петров. Такой откровенности и душевной расположенности ждать от него было немыслимо.

– Как там поживает товарищ Петров?

– Ничего. Работает… – Тарасов неопределенно пожал плечами. – А что?

– Да так… Подумал вдруг… Интересно получается. Власть одна, неменяемая, а вот… – Помолчал, не решаясь продолжить. – Ладно уж. Раз зашел разговор на полную откровенность, скажите мне, Анатолий Сергеевич, что вы о нем думаете. Сейчас Петров стал вроде как помягче. А до этого… Вредный был очень.

– Вредный? – Тарасов медленно покачал головой, – Нет, тут не все так однозначно. Говорить мне о нем довольно трудно. Знаю я Петрова давно. По его вызову приехал когда-то сюда. Многому у него научился. Он очень цепкий. Уж если взялся за какое-либо дело, будь уверен, доведет до конца, не бросит на полдороге. Настойчивый… Работать может сутками без отдыха. Вот… – По задумчивому лицу Тарасова