Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

Первый заместитель Генерального прокурора Польши А. Херцог еще в октябре 1989 г. обратился к Генеральному прокурору СССР А.Я. Сухареву с письмом, в котором, в числе прочих вопросов, просил его возбудить уголовное дело «об убийстве польских офицеров в Катыни и других пока не установленных местах». В ответном письме от 11 января 1990 г. Сухарев сообщал Херцогу, что «Прокуратура Союза ССР не располагает какими-либо доказательствами, опровергающими выводы Специальной комиссии под руководством академика Н.Н. Бурденко»^{1}, и таким образом подтвердил официальную советскую позицию: польских офицеров в Катыни расстреляли немецко-фашистские захватчики. Херцог не согласился с этим доводом и впоследствии продолжал настаивать на своем. При этом он ссылался на то, что в апреле 1990 г. на переговорах в Москве между Президентами СССР и Польши было объявлено об обнаружении документов, «которые косвенно, но убедительно свидетельствуют о том, что тысячи польских граждан, погибших в смоленских лесах ровно полвека назад, стали жертвами Берии и его подручных», а также приводил многочисленные публикации в советской печати, подтверждающие роль НКВД в расстрелах поляков.

22 марта 1990 г. прокуратурой Харьковской области по собственной инициативе было возбуждено уголовное дело по факту обнаружения на территории лесопарковой зоны отдыха Управления КГБ по Харьковской области массовых захоронений советских граждан. В ходе расследования дела были выявлены свидетели, нашедшие в могилах отдельные предметы польской военной атрибутики, что приводило к мысли о захоронении там же польских военнопленных. После сообщений в печати о признании Президентом СССР вины в гибели польских офицеров Берии и его подручных из НКВД этой же прокуратурой в рамках того же уголовного дела 20 августа 1990 г. было возбуждено уголовное дело в отношении Берии, Меркулова, Сопруненко, Бережкова и других сотрудников НКВД.

6 июня 1990 г. прокуратура Калининской (ныне Тверской) области также по собственной инициативе возбудила уголовное дело о судьбе польских военнопленных, содержавшихся с октября—ноября 1939 г. в Осташковском лагере НКВД СССР и бесследно исчезнувших в мае 1940 г. Эти факты невозможно было игнорировать, и Генеральная прокуратура СССР была вынуждена вернуться к этому вопросу. В этой ситуации А.Я. Сухарев поручил провести проверку Главному военному прокурору А.Ф. Катусеву совместно с КГБ и Министерством обороны. По поручению Катусева этот вопрос изучал начальник Управления Главной военной прокуратуры (ГВП) генерал-майор юстиции А.Е. Борискин. Уже 19 сентября 1990 г. он докладывал Катусеву о проведении следствия территориальными прокуратурами областей и, используя этот формальный повод, предложил отказаться от задания по проверке собранных материалов. Борискин также сослался на поступившие ответы из КГБ и Министерства обороны, из которых следовало, что у них не сохранилось документов об этих событиях. В действительности попытка Борискина уклониться от расследования была безосновательной, поскольку Берия, Сопруненко и другие названные к этому времени сотрудники НКВД, причастные к расстрелам поляков, имели воинские звания и поэтому все дело по закону переходило в подследственность ГВП. Виза Катусева от 26 сентября 1990 г. гласила: «Истребуйте дела и поручите расследование». На следующий день Борискин поручил начальнику отдела Управления ГВП полковнику юстиции Н.Л. Анисимову создать следственную группу под руководством подполковника юстиции А.В. Третецкого и включить в нее подполковника юстиции А.Ю. Яблокова и майора юстиции С.В. Шаламаева, истребовать все дела, проработать все публикации, составить план и приступить к расследованию дела, которое получило порядковый номер 159.

В принципе, Генеральная прокуратура СССР могла поручить расследование этого дела любой прокуратуре, как военной, так и территориальной. Передача дела в ГВП, видимо, вызывалась не только требованиями закона о подследственности, но и стремлением поручить расследование наиболее послушному, дисциплинированному, закрытому и умеющему хранить тайны структурному подразделению Прокуратуры СССР, со стабильным кадровым составом прокуроров и следователей.

По указанию руководства Генеральной прокуратуры СССР оба эти дела были переданы в Главную военную прокуратуру, и 27 сентября 1990 г. соединенное уголовное дело было принято к производству группой военных прокуроров для его дальнейшего расследования.

В соответствии с распоряжением Президента СССР от 3 ноября 1990 г. по итогам визита в СССР министра иностранных дел Польши К. Скубишевского, Генеральной прокуратуре СССР было предложено с учетом складывавшихся в тот момент советско-польских отношений «ускорить следствие по делу о судьбе польских офицеров, содержавшихся в Козельском, Старобельском и Осташковском лагерях». Генеральная прокуратура должна была «совместно с Комитетом государственной безопасности СССР и Министерством внутренних дел СССР обеспечить поиск и изучение архивных материалов, связанных с репрессиями в отношении польского населения, оказавшегося на территории СССР в 1939 году, и представить соответствующее заключение»^{2}.

Оглядываясь назад, следует отметить, что, если бы не было положительного решения властей о расследовании дела, их требования оказывать помощь следствию, успешная работа была бы попросту невозможна. Однако поддержка властей ощущалась только на первоначальном этапе расследования, когда шло процессуальное оформление общеизвестных фактов, а затем, когда выяснилось, что следователи копнули глубже, поддержка сменилась настороженным выжидательным безразличием. Когда же следственная группа на основании собранных доказательств пришла к выводу о том, что польские граждане были уничтожены по решению Политбюро ЦК ВКП(б), какого-либо явного отрицательного давления со стороны властей она не ощутила, но у них наступил полный паралич воли к действию. В этих условиях только целеустремленность и профессионализм молодых прокуроров, их привычка не останавливаться на полпути, доводить начатое дело до конца, а также высокие нравственные установки позволили провести расследование надлежащим образом.

Распоряжение Горбачева о необходимости оказания помощи имело в значительной мере декларативный характер, поскольку оно не предусматривало выделения специальных финансовых средств для этого весьма трудоемкого, требующего огромных материальных затрат расследования. В результате на него было затрачено не больше средств, чем на рядовое уголовное дело.