Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– Нашими ли смертными очами видеть истину? – усмехнулся Сергий. – Ежели у кого отнята жизнь вечная, долог ли для него самый долгий земной век? А дальше пустота, ничто!

– Но ежели таковых много? – Князь подался вперед, вперяя в монаха свой лихорадочный взор. – Не реку о себе, но ежели таковых много?!

Сергий осуровел лицом.

– Надобно помнить, – сказал, – что праведный неправеден есть, ежели снял с себя ответственность за грехи мира. Искуплением, покаянием, кровью, жертвою смываются грехи. Христос сам взял на себя зло мира, взойдя на крест. Путь указан! И непрестанен путь жертвенности. Опять не надо измысливать излишней трудноты, князь! Такожде вот мужики идут на войну не с мыслию о наживе и грабеже, но зная, что идут умирать, защищая землю свою. Идут принести жертву за други своя. И чья жертва святее, те и побеждают в бою. Я говорю о главном. Надобны и тщание воевод, и оружие доброе, и обилие, и порты, и кони. Но и на все то такожде потребны вера и воля переже всего, дабы сотворить и, сотворивши, доставить, не расхитивши непутем. Трудитеся со тщанием о Господе, и воздастся вам!

– Инок, помолись обо мне! – тихо просит Семен.

– Я уже благословил супругу твою, князь, и твое будущее дитя. Но молись и ты, молитва моя не святее иньшей. Не ослабы, набольшей трудноты и воли к преодолению ее надобно просить.

И почему Семен, не чаявший делать этого еще минуту назад, вдруг стал на колени и, стоя так, не стыдясь ни Алексия, ни Стефана, робко принял благословение от юного годами инока, непонятного ему и непонятно как, не говоря совсем утешительных слов, успокоившего великого князя, словно передав Семену часть своей незримой силы, часть света от своего светлого лица?

Выходили в глубоких потемнях. Сергий, отказавшись от возка, направил стопы к Богоявлению, дабы, соснув на мал час в келье Стефана, в сумерках раннего утра уже идти по дороге прочь от Москвы и вскоре, обув лыжи, унырнуть в лес, чтобы уже поздно вечером вновь читать часы в крохотной церковке в своей лесной далекой обители.

А у князя Семена с Алексием назавтра состоял о Сергии разговор.

– Мало их, и живут в ужасающей бедности, верно как апостолы первых времен, – рассказывал Алексий слышанное от игумена Митрофана.

– Помочь им обилием? – готовно отозвался Семен.

– Нельзя. И не надобно! – со вздохом отверг Алексий. – Пробовал я… Вот что получилось из того!

Князь, нахмурясь, отвел глаза. Оба они любили Стефана, и оба поняли недосказанное.

– Сложен и неуследим путь святости и подвига! – продолжал Алексий. – Надобно токмо не подавить, не сломать его в самом истоке, как редкое растение цельбоносное, на которое опасно наступити ногою. Не трогай его до поры! А там и возьми, и прими в себя благая и добрая, и вылечит тя! Тако и праведник в мире сем: от него, егда произрастет и выстанет, истечет свет надмирный и спасение во гресех сущим!

Глава девятая

Споры на этот раз возникли с суздальским князем о причте церковном (права распоряжаться которым требовали для себя московские духовные власти). Вновь грозил отпасть Новгород, а Джанибек опять звал Симеона в Орду.

Отец завещал: «Держи, и даже когда станет до ужаса трудно, все равно держи!» Вот он и держит. И кажется, добился немалого.

«Неужели жизнь – это только долг и труд? – думал Симеон, отплывая в Орду. – И еще постоянное отречение от себя, постоянная жертва за други своя, повторение крестного подвига Спасителя, о чем толковал удивительный радонежский подвижник… Должно так! Попросту в молодости, когда изобильно кипение сил, кажет, что в жизни есть и утехи, и радости бытия. А есть только долг и труд, подвиг, непрестанное усилие, освободить себя от которого – значит попросту умереть. И ничего иного. Все прочее – мара, обман, земная пляска восточной рабыни, непонятные слуху стихи, все то, чем прикрывает Джанибек царственное одиночество свое…»

Возвращался Семен из Орды уже посуху. Семейные вести настигли его в пути. Двенадцатого октября у брата Ивана родился сын, нареченный Дмитрием[30].

Вельяминовы, всею семьей, ходили именинниками, хоть и мало кто мог догадать в ту пору, какая судьба ожидает новорожденного княжича, да и вовсе не думал никто!

Великая княгиня Мария разрешилась от бремени в начале зимы, с первым снегом. Сына назвали Иваном, в память деда, Ивана Калиты. Младень благополучно сосал грудь кормилицы, избранной целым боярским синклитом, и упорно, невзирая на все страхи родителей, оставался живым.

Мария всерьез повторяла, что это совершилось по молитвам удивительного Сергия.

Земля расстраивалась, богатела, полнела людьми. Полнилась земля! Все новые росчисти, новые починки и деревни возникали кругом Москвы. Умножались мытные сборы, тучнела торговля. Еще год, вырванный у беды и войны, сосчитывал для себя Симеон, озирая со стрельницы возросший город.

А беда уже шла, уже черная ее тень, обогнув западные страны, коснулась русской страны. Летом открылся мор во Пскове.

Ветер-вестник шумит над землей. Он пришел издалека, он видел Солнечный Град, Сринагар в далекой Индии, откуда прикатила беда. Он видел трупы купцов на дорогах, он пришел повестить, что наплывает беда.

Ветер гудит в высоких кровлях, тяжко рокочут, хлопая друг по другу, тесовые драни на крыше княжьего терема. Ветер гудит, завывает в дымниках, ветер вжимает, стараясь выдавить, слюдяные оконницы.

Мария кормит сына, поглядывая с тревогой наверх. Там что-то грохочет, тонкие струи холода ползут по покою, колебля желтые огоньки свечей в стоянце. Князь подымает заботное чело, слушает ветер. Ордынская грамота у него в руках трепещет, чуя застенное дыхание далекого холода. Гудит, высокими голосами, переговаривает где-то вверху, колотит и рвет, и вот уже с тяжким грохотом рушит куда-то вниз, уносит дощатые кровли. В сумерках на красном, цвета крови, разливе вечерней зари летят по воздуху, ныряя развихренной птичьей стаей, узорные драни с крыш теремов, куски соломенных кровель, какие-то сорванные портна, ветви, хворост и сор. Застигнутые ветром горожане гнутся едва не до земли, двумя руками удерживая платы и шапки, бредут с натугою против ветра, отворачивая лица от упругих струй. А ветер тщится раздеть, сорвать и ферязь, и платье, холодными лапами шарит по телу, взметывая кур, с всполошным криком летящих по воздуху, разом выплескивает воду из бадей, несомых на коромыслах из реки, и вода, точно живая, долгими струями летит, рассыпаясь в мокрую пыль. Ветер выметает улицы, ломает деревья, выглаживает