Сестры Мао - Гэвин Маккри

Когда она оказалась на лестнице, убегающая служащая остановилась, чтобы проверить, есть ли погоня. Увидев, что к ней приближается Ева, она заколебалась.

Кто кого боится в этом мире?

Ева крепче ухватилась за шест – ее руки напряглись, готовясь к сильному замаху, – и ускорила шаг.

Женщина с вызовом подождала, пока Ева окажется всего в паре футов от нее, и снова повернулась, чтобы подняться выше. Она словно хотела, чтобы Ева ее ударила. Повинуясь, Ева взмахнула шестом; она зацепила женщину за лодыжку. Та упала лицом вперед на лестницу. Ева преклонила колено на второй ступеньке, чтобы подтянуться и схватить ее за ногу. Женщина потянула ногу, чтобы освободиться. В руках Евы ее кости растягивались, как резиновые. Рывок – а затем женщина, как вода, обрушилась вниз.

Каскады жидкого света.

Цвета омывают кожу Евы.

Срывают с нее одежду.

Собираются в лужу у ее ног.

Как красиво.

Когда она коснулась лужи ботинком, ее поверхность пошла рябью во всех направлениях. Ударяя по ней, она создавала пузыри, которые всплывали вверх и лопались у ее лица.

Она чувствовала себя счастливой, свободной от вещей, беспокоивших ее раньше. Каких вещей? В этом мире ничто не имело значения. Все было прекрасно, и все продолжало быть прекрасным, пока кто-то не начал тянуть ее назад за руки.

– Оставь ее в покое, – говорили они. – Эй, хватит.

Она повернулась, чтобы посмотреть, кто эти люди, и узнала Глена и Эгги, но все же почувствовала необходимость спросить себя: «Кто они?»

Автоматически она сказала им:

– Видите туалет? Свяжите ее и посадите туда.

Затем, обращаясь к Джошуа и остальным, она сказала:

– Вы слышали? Свяжите их всех вместе и засуньте в этот туалет.

И они подчинялись ей – просто так. Как будто она обладала особой силой. Это, конечно, объясняло онемение в суставах. Она посмотрела на свои руки, и они задрожали, но это было нормально, потому что они ей не принадлежали. Затем иллюзия разрушилась, и она поняла, что принадлежат, и это было похоже на смерть.

Когда мужчины тащили швейцаров через фойе к туалету, центральные двери приоткрылись. Какой-то зритель выглянул оттуда и сказал:

– Да ради бога, тише!

А потом, увидев, что происходит:

– Что за хрень?

В этот момент дверь открылась шире, и появился второй мужчина:

– Черт возьми.

И мир для Евы снова превратился в воду. Она побежала к этим мужчинам и увидела, как перед ней расступается воздух.

– Мы часть спектакля, – сказала она. – Не вмешивайтесь. Возвращайтесь внутрь.

Но ее особая сила, казалось, не действовала на этих конкретных людей, они были к ней невосприимчивы, поэтому ей пришлось ударить их шестом, сначала одного, потом другого, прямо в подбрюшье. Они кренились, но поднимались, тогда она снова била их шестом, и они снова поднимались, как буйки, качающиеся в море. У нее не оставалось иного выбора, кроме как продолжать, бить, стучать, а это, казалось, доставляло им удовольствие, потому что они смеялись, как гипсовые херувимы, украшавшие потолок фойе. Когда они наконец упали и не поднялись, то там, где их тела ударились о ковер, образовались брызги цвета, и все помутнело.

Когда пыль рассеялась, она увидела, как Стьюи затыкает им рты трусами; потом – как Джошуа тащит их к туалету; потом – что на полу валяется сломанный шест.

Что важно?

Оператор последовал за Стьюи и Джошуа в туалет. Когда Джошуа открыл спиной дверь туалета и потащил за собой зрителей, оператор засунул камеру внутрь, чтобы все запечатлеть. Сделав это, он вернулся к Еве. Приставил камеру к ее лицу.

– Вы причиняете людям боль, – сказал он. – Почему? Зачем вы это делаете? Чего вы добиваетесь?

Ева видела в объективе свое отражение, но оно было перевернуто. Она подумала, что было бы, если бы они с оператором поменялись местами. Тогда он стал бы ее образом, а она – реальностью.

Закончив с этими мыслями, Ева оттолкнула камеру. Она почувствовала, что ее взгляд затуманился, и увидела в комнате радугу, свет, распадающийся на сотни сверкающих частиц. Затем зрение вернулось с удвоенной ясностью, и она смогла узреть красоту, обитавшую на поверхности обычных вещей. Например, гранаты на обоях: они падали с ветвей и разбивались о землю, из них сочился сок. Красный, кроваво-красный. Целые озера этого красного цвета, такого чистого, такого неподдельного, что казалось, будто его извлекли из центра земли, и к тому же такого глубокого, что другие члены «Уэрхауза» бродили в нем, дети плескались и плавали, все были ошеломлены от удовольствия. Оператор ушел; было очень жаль, потому что Ева только что придумала, что могла бы сказать интересного: о красном, о красном цвете, о красноте.

Она снова открыла центральную дверь зрительного зала. Наружу хлынули дурные запахи. Ноги, плесень и джин. Затем, поверх этого, лаванда. Вино с пряностями. Гвоздика. Запахи были важны, как и звуки, которые были похожи на эхо. На сцене ее мать говорила:

– Я знаю наших людей и люблю их, и они меня любят. Пусть они придут сюда, и мы посмотрим!

На что Эрик Хамфрис отвечал:

– Нет, фрёкен, они не любят вас. Они едят ваш хлеб, но они насмехаются над вами! Поверьте мне.

Почти настало время заходить.

Ева закрыла дверь и свистками и знаками позвала к себе членов «Уэрхауза».

– Наш выход, – сказала она. – Организуйте детей.

Коллектив принялся за работу: детей поднимали с пола, натягивали на них штаны и возвращали им в руки фонарики. Барбара попыталась успокоить тех, кто плакал, ласковыми словами, а Альваро брал их за плечи и встряхивал:

– Заткнись! Заткнись, мать твою!

Ева сочувствовала ему. В каком-то смысле она тоже ненавидела этих детей. Их бесполезные маленькие жизни, которые, думала она, должны были быть сметены. От них никогда бы не могло исходить движение. Но сейчас у них была цель. Обезьяны нужны были ей, чтобы разрушить дворец.

* * *

Процессия, разделенная на три колонны, по проходам направилась к сцене. Дети, хотя они шли по сухому ковру и вдыхали задымленный воздух, вели себя так, будто находились под водой, тонули: шатаясь, они делали движения, словно пытались плыть. Вокруг них висели уцелевшие фонари – безумный танец золотых огней, словно вращающиеся кометы. Свет выделял лица зрителей и делал их ярче, а все остальное – темнее. В печали, упадке духа и депрессии освещалась пара глаз, и у этого человека – Ева это видела – на короткое мгновение возникало ощущение, что он жив. Он слышал шум в ушах, ощущал дрожь в руках и ногах. Все внутри него переворачивалось. Он чувствовал желание