Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков

И затянулось это на долгие годы.

Ющенков, сам склочник известный, пристигнутый Кисляковым, изводил его на суде вместе с судьями полдня, все ждал, что старик взорвется, пригрозит. Всласть бы тогда Ющенков с ним за обиду посудился. Но Кисляков его раскусил:

— Не-ет. Я об тебя оружие поганить не ста-ану.

Ющенков смутился: обида это или нет, коли об тебя оружие поганить не хотят?

Первым судья не выдержал, жаловаться стал:

— Вот вожусь я тут с вами безвозмездно (с Кислякова он гроша ломаного не получил, а жалованье, положенное от Войска, за деньги справедливо не считал)…

— Как?! — вскричал глумливо Кисляков. — А сладость душевная? Тебе ж людей мучить — меду не надо!..

Судья, подавившись, назло ему разрешение дела отложил и, когда бумаги по другим делам подоспели, вспомнил все прежние кисляковские тяжбы, затравленно облизнул сухие губы и спрятал пухлые тома под самый низ в надежде, что будут они там лежать, пока зловредный старец не сдохнет, либо пока истцы не перемрут. Куда там!

Щеголял постаревший Кисляков в штаб-офицерском чине[190]. Гоголем ходил: поравнялся с одностаничниками знатными, с Денисовыми 3-м и 4-м, с Каршиным, с командиром своим Лютенсковым. Одно огорчало — ордена не выслужил (у Лютенскова за Шумлу «анна» была).

Под семьдесят лет все числился Кисляков на службе, так как в августе 1825 года прислал Инспекторский департамент бумагу не увольнять тех, кто под следствием.

Встретил как-то Пантелея Селивановича, у них разница всего год.

— Все служишь? — удивился Пантелей.

— Служу, служу… — отмахнулся на бегу штаб-офицер Кисляков Андрей Иванович.

Покачал головой Пантелей, позавидовал невольно:

— Я, Андрюша, тожеть служу. Денисов постановил за Миусскими лесами[191]доглядать. Читаю, а писать — нехай молодые…

— Да, да, давай тебе Бог…

Сына Петюшку, находившегося «у содержания со стороны персидской пограничных постов», настиг указ о разжаловании, потом война началась, и ему, как в насмешку, урядника присвоили… Вернулся, пил, опускался, плакал:

— Да Петюшка, ты, Петюшка… Да живи ж ты, живи…

В 1830 году, когда Андрею Ивановичу за семьдесят перевалило (сколько ж его можно в строю держать?), напомнило Войсковое правление суду о скорейшем окончании дела о войсковом старшине Кислякове, судящемся за удержку у нижних чинов полка Лютенскова денег и вещей. Суд все показания собирал…

Еле-еле дело закончилось. Но неудовлетворенный Кисляков еще раз напомнил о себе властям: в 1832-м от 3 марта — прошение войскового старшины Кислякова об определении ему пенсиона.

Казалось, так и подстрекал он верхушку: «Ну, ударь, ударь…»

Атаман не без ехидства ответил: «Резолюция состоялась 31 марта: войсковому старшине Андрею Кислякову по бедному состоянию на пособия выдано 15 рублей денег, исполнено 1 апреля 1832 года».

Н-да, сорвалось. Ну, ничего. Полез по-новой. Выцарапал все-таки. Пошла от атамана в суд бумага: «От 15 ноября о скорейшем удовлетворении войскового старшины Кисляковачю делу о самовольно забратых казаком Юшенковым из двора его вещах и о прочем».

Благоденствовал Андрей Иванович в отставке, в многочисленных внуках нашел благодарных слушателей. Делился с ними всем:

— А? Ющенков-то? Судиться не побоялся!..

— Ющенков — гад! — заученно говорили дети.

— Да то не гад? В войну с французами казенных быков стерег, а туда же…

Полюбил говорить о политике, чем вроде никогда и не занимался:

— Все эти… чукмисы: турки, чечены, татары… Им — одно: резали б они один одного, баранов бы друг у друга гоняли. Вот самая их жизнь. И не лезть бы нам туды к ним, будь они прокляты. Или как Ермолов: дать им один раз, пожечь все к… и нехай идут рассказывают: «Вот, Ермолов плохой…» А то сегодня он братается, а завтра — все: сделал бараньи глаза и попер: «Эй! Эй! Секир-башка!..» Они, черти, задерутся, а нас промеж них становят. Ну, хоть попьянствовали, — забывается дед. — Вот собаки! Молодцы, ребята!..

Детвора лезет, осторожно заглядывая через плотное еще плечо в старинный кубок:

— Дед, ты вино пьешь?

— Да, вино. И водку тоже, — насмешливо обрывает дед.

— А ты Суворова видал?

— О-о-о!

Связались старый да малый.

— …Брали всех подчистую, с пятнадцати лет. Всеобщий поход. Гутарят: «Сам Суворов…» Меня со льготы забрали…

«Мне не рассказывал…» — с детской обидой думает в соседней комнате Петро Андреевич.

— …Тогда не так, как ныне… Всех скрозь мешали. Со всех округов[192]. Да их и округов тогда еще не было. По речкам счет вели. Наших всех, манычских и мигулинских, — в полк Серебрякова. А с того края казаков с бессергеневскими, с еланскими — к Денисову… Чей же ишо? Андрея Мартынова, помню, полк был…

— Дедунь, а ты ж у кого?

— Я? Я в полку самого атамана Иловайского. С нами — казаки Вёшенской станицы…

И лишь изредка нападали на него приступы необъяснимой ярости; прятались тогда все родные, а Андрей Иванович не находил себе места.