Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

— Надо расстрелять провокаторов, — зашумел зал.

— Вот так, товарищи, усиливался в Таврии Врангель, обманывая народ, пятная честное имя Нестора Махно, — продолжал Долженко с пафосом, клеймя вчерашних товарищей, предавшихся белогвардейцам, и вдруг замер на полуслове. В зал широко распахнулась дверь, и перед Советом предстал улыбающийся Чалый с белогвардейским капитаном.

— Ты? — удивился Долженко. — Как? Откуда?

— Оттуда, — кивнул за спину Чалый. — Явился по приглашению Белаша со своим начальником штаба. Прошу любить и жаловать.

— А за что тебя любить прикажешь? — крикнул кто-то из командиров.

— Да, да, — поддержали другие. — Расскажи народу о своём предательстве.

— Товарищи, — попытался вмешаться Белаш. — Я вызвал Чалого на совещание, а не на суд. Вы что? Я по приказу батьки...

Но Белаша вроде и не слышали.

— Ничего, пусть повинится перед товарищами.

— Иди сюда, — пригласил Долженко, имея намерение уступить Чалому трибуну. — Кайся.

— Послушай, Семён Никитич, — обратился Белаш к Каретникову. — Ты хоть уйми их... Я же вызвал Чалого... Он пришёл, а они его...

Но Каретников, словно и не слышал Белаша, он воззрился на белогвардейского капитана, и в его сузившихся глазах полыхала ненависть. Вдруг, не говоря ни слова, Каретников рванулся из-за стола, подскочил к капитану, сорвал с него погоны и, ухватив за горло, стал душить. Белаш кинулся за ним, крикнув:

— Помогите кто-нибудь, — и ухватился сзади за Каретникова, пытаясь оттащить его.

Только вмешательство Зиньковского и Гавриленки помогло вырвать несчастного из рук командарма.

— Лёва, уведи капитана к батьке, — попросил Белаш. — Видишь, на Каретнике чёрт верхом поехал. Уведи от греха.

Зиньковский увёл капитана, возбуждённый зал шумно обсуждал случившееся.

— Тоже мне порядочки, бросаться на делегатов...

— Какой он к чёрту делегат, белогвардейская рожа.

— Надо было не вмешиваться, пусть бы Семён придушил его...

— Пусть спасибо Белашу скажет...

— Каретник вообще не выносит золотопогонников. Чалый-то должен был это знать, а то: «мой начальник штаба, прошу любить и жаловать». Ну Семён и взыгрался.

Чалый, видимо, несколько сконфуженный происшедшим, уже стоя за трибуной, никак на мог начать рассказ свой о своём «предательстве».

— Ты что, язык проглотил? — крикнули из зала.

— Давай исповедывайся.

— Вы ушли из района, — наконец начал Чалый, — а нас как линялых зайцев гоняли красные, кого ловили, убивали без суда. Но вот фронт приблизился, красные отступили, а Врангель объявил, что он в союзе с Махно. Мы долго не верили, но он стал показывать приказы за подписью батьки, откуда нам было знать, что они фальшивые. И мы ж знали, что батька красными объявлен вне закона. Значит, с кем же ему быть? Ну и поверили Врангелю, а он стал посылать к нам начальников штабов, давать деньги, оружие, сёдла. Как же нам было от всего этого отказываться?

— Ну будет, Чалый, — остановил его Белаш. — Теперь ты знаешь, что мы в союзе с красными поднимаемся на Врангеля. Ты с ним или с нами?

— Что за вопрос, Виктор Фёдорович. Если б с ним — разве б я пришёл сюда. Конечно, весь мой отряд поступает в ваше распоряжение и начальник штаба тоже. Он хоть и офицер, но тоже из крестьян. Хлопцы как узнали, что Врангель брехал насчёт батьки, тут же и заявили: «Все идемо до батьки».

— А зачем притащил этого золотопогонника? — спросил Каретников.

— Так, Семён Никитич, ведь он же всю фронтовую обстановку знает. Он же десяти «языков» стоит. А вы на него так.

— Ну что, товарищи, — обратился к залу Белаш. — Чалый всё объяснил, и мы, я считаю, должны поверить своему товарищу.

— Ото всё ясненько, — сказал Долженко. — С кем такого не случалось?

Нашему брату-махновцу и от белых и от красных перепадало на орехи.

Командиры дружно проголосовали за прощение Чалому, а отсутствующим «злодиям» Яценке и Савченке — расстрел. Попадутся когда-нибудь, а приговор уж вот он — готовенький.

Когда Белаш после Совета вошёл в хату к Махно, то увидел почти мирную картину. Нестор, разложив прямо у себя на кровати карту, слушал объяснения врангелевского капитана:

— ...Донская группа генерала Абрамова, имея 15 тысяч штыков и кавалерийский корпус Морозова — 9 тысяч сабель, занимает линию от Мариуполя через Михайловку и Покровское до Мечетной, — водил капитан пальцем по карте. — Это расстояние примерно 160 вёрст.

— А кто стоит в Гуляйполе? — поинтересовался Нестор своим любимым уголком.

— В Гуляйполе группировка Донского корпуса.

Увидев вошедшего Белаша, Нестор махнул ему рукой:

— А, Виктор? Греби сюда, слушай свежую информацию и мотай на ус. Давай, капитан, дуй дальше.

— Первая армия генерала Кутепова в составе 2-х армейских корпусов имеет 20 тысяч штыков и 10 тысяч сабель, занимает Екатериновку, Новониколаевку и Григорьевку.

— А где дроздовская дивизия? — спросил Белаш.

— Дроздовская вот — от Синельникова на Петровское и Илларионово до Днепра.

— А марковская?

— Марковская от Екатеринослава вниз по Днепру до Александровска.

В это время в дверях появился Каретников, капитан испуганно смолк, настороженно косясь в его сторону.

— Ну, чего замолчал? — напомнил Махно и, догадавшись о причине, успокоил: — Это мой командарм. Подключайся, Семён, очень ценные данные у капитана.

Каретников молча сел на табурет, стоявший у стены около двери.

— И только? — спросил Махно. — Двигай ближе к карте.

Но Каретников махнул рукой: мне, мол, и здесь хорошо.

— Продолжай, капитан, продолжай, — сказал Махно. — Где корниловцы находятся?

— Стрелковая корниловская с 6-й конной дивизией Барбовича занимает позиции от Александровска до Никополя, — заговорил капитан потухшим голосом.

— А так называемые махновцы?

— Махновцы в основном в резерве у Кутепова. Они составляют...

В это время открылась дверь и в горнице появился мужчина в кожанке, перетянутый портупеей. Мужчина имел небольшие усики, добродушную улыбку. Взял под козырёк, представился:

— Бела Кун, член Реввоенсовета Южфронта, — и протянул руку Каретникову, оказавшемуся ближе к двери. Семён вскочил, принял рукопожатие, но, поскольку он молчал, его представил Махно:

— Это наш командарм Семён Каретников.

— Очень приятно, — сказал Бела Кун и шагнул к Белашу, протягивая руку.

В дверях у порога остались стоять трое: два адъютанта гостя и Александр Клейн, прибывший вместе с членом Реввоенсовета.