Призрачные воины - Лючия Сен-Клер Робсон

— Чтобы договориться с ними о мире.

— Насколько я понимаю, ты говоришь о генерале Круке[105]? — выгнул Цезарь бровь.

— Чудо что за человек. — Рафи никогда не встречал таких офицеров, как Крук. — Похоже, кто-то заронил в головы вашингтонского начальства крупицы здравого смысла. В кои-то веки прислали сюда вменяемого, компетентного генерала. Он настоял на том, чтобы управление краем перевели из Лос-Анджелеса обратно в Тусон, где ему и место.

— Судя по твоим новеньким сапогам, ты решил пойти в разведчики.

— В погонщики мулов, — мотнул головой Рафи. — Крук слишком умен, чтобы по здешним краям возить грузы в фургонах. Ему позарез нужны мулы. Он буквально засыпал меня вопросами о них. И да, разведчиков он тоже нанимает: ему требуются люди, которые хорошо знают здешние места. Так что подумай: вдруг решишь присоединиться к нам? Платят щедро, а контракт всего на полгода.

Рафи решил умолчать о том, что ему до смерти хочется вновь поработать вместе с Цезарем. Он так и жил бобылем, а без Цезаря и Рыжего тоска от одиночества становилась гораздо сильнее.

— Не могу я Мэтти оставить — сам видишь, родит скоро. Я слово ей дал, что буду держаться поближе к дому.

Именно такого ответа и ожидал Рафи.

В твоем положении я бы решил так же.

Он хотел предложить Цезарю перебраться с Мэтти в штаб-квартиру, расположенную в Кэмп-Гранте, но не стал. Кэмп-Грант являл собой худший образчик из всех вонючих, грязных, кишащих блохами застав в этом крае. Солдаты, несшие там службу, называли Кэмп-Грант Старым Притоном. Кроме того, Мэтти уже решила поселиться здесь, да и ее нынешнее положение не располагало к путешествиям.

— О чем это вы тут секретничаете? — Мэтти вынесла из дома сине-белый фарфоровый поднос с толстыми ломтями кукурузного хлеба.

Она протянула поднос Рафи, и тот взял себе кусок. Пальцы женщины чуть поглаживали поднос, будто она не верила, что такая красота и вправду принадлежит ей.

— Рафи говорит, что генерал Крук объявил набор разведчиков.

Мэтти тут же недовольно прищурилась.

— Я ему сразу сказал, что никуда не поеду, — торопливо добавил Цезарь.

— Ну и слава богу! — Мэтти улыбнулась, торжествуя победу. — Рафи Коллинз, ты на свои волосы погляди! Ровно как пшеничное поле в шторм. — Она показала на табурет: — Садись давай.

Рафи смежил веки от наслаждения, когда Мэтти принялась расчесывать колтуны в его шевелюре, доходящей до плеч, затянутых в красную фланелевую рубаху. От прикосновений пальцев, распутывающих волосы и щелкающих ножницами, Коллинз испытал нечто сродни блаженной неге. Умение окружать мужчину заботой — величайший дар, которым Всевышний наградил женщину.

— Я собираюсь проведать Викторио. Пока я на этой стороне перевала, чего зря возможность упускать, — поделился планами Рафи.

— Они уехали отсюда, — отозвался Цезарь.

— И куда?

— Власти велели им перебраться в долину Тулероса.

— Но это полтораста километров на север отсюда!

— Местные решили, что нельзя отдавать Теплые Ключи дикарям — больно жирно будет, — пояснила Мэтти. — И что власти сделали с этой землей? Скажи, Цезарь!

— Объявили ее государственной собственностью.

— И Викторио вот так просто взял и ушел? — Рафи не мог поверить своим ушам. О помнил слова апачей: если они забудут названия здешних мест, то забудут и события, которые там произошли, забудут самих себя.

— Да, — кивнул Цезарь. — Викторио был единственным, кто пытался сохранить мир. Теперь его здесь больше нет, и, думается мне, на перевале очень скоро станет жарковато. — Цезарь положил ладонь на винтовку. — Вызывающий Смех говорит, что Викторио скорее пойдет на риск и доверится синемундирникам, чем согласится снова жить бок о бок с Вол-чарой. По его словам, Волчара — подлый койот.

— То есть, я так понимаю, ты успел повидаться с Пандорой и племянником? — хмыкнул Рафи.

— Ну да. Отвез им муки и одеял. Они паршиво выглядели, Рафи. Я все племя имею в виду. Одеты в рванье. Голодные. Я по глазам понял. Тулероса севернее, там холоднее. Они не успеют ничего посадить до заморозков.

— Армия о них позаботится.

Цезарь скептически посмотрел на Рафи:

— Власти обещали им тысячу одеял и вволю говядины и зерна. Ничего этого я так и не увидел, а ведь я вожу грузы.

— Ну… — Рафи замялся. — По крайней мере, в Тулеросе мало белых, так что Викторио и его племя никто особо не будет донимать.

— Да, белых там мало, — согласился Цезарь. — Пока что.

* * *

Шкуры, покрывающие своды жилища, давно изорвались и потому совсем не защищали от ледяного ветра. Лозен пыталась завалить дыры снегом, но руки от стужи совсем онемели, и она едва могла держать в пальцах деревянный щиток, который использовала вместо лопатки. Ее племя знавало тяжкие времена и раньше, но никогда прежде апачи не чувствовали себя столь беспомощными. Прежде с наступлением зимней поры они могли перебраться в долины, окруженные стеной гор, или вообще откочевать в Мексику.

Лозен вернулась в жилище дальше петь заклятия над Третьей Женой и готовить снадобья. Слева и справа от Третьей Жены, бок о бок с ней, лежали Текучая Вода и Ветка Кукурузы, силившиеся хотя бы чуть-чуть согреть женщину теплом своих тел. Третью Жену била такая сильная дрожь, что ее приходилось придерживать на месте, иначе она просто скатилась бы с лежака из елового лапника. Лозен подошла к маленькому костерку, горевшему посередине жилища, и подкинула в огонь последнюю горстку хвороста.

Быть может, Третьей Жене помогла бы еда, но припасы подошли к концу. Обещанной говядины никто так и не увидел. Вместо нее представитель бледнолицых выдал им свинину в маленьких металлических баночках. На каждой баночке имелось изображение красного демона. Члены племени Лозен в ужасе шарахнулись от ици-чидин — дьявольского мяса. Даже младенцу стало бы ясно: бледнолицые хотят либо отравить их, либо околдовать. Лозен с Колченогим пришлось четыре дня кряду петь заклятия, чтобы развеять чары бледнолицых.

Представитель белых выдал им и одеяла, но они оказались тонкими, словно бумага, и побитыми молью. Когда Колченогий увидел их, он хмыкнул и сказал, что хотя бы моль наелась досыта. Новорожденный сын Третьей Жены лежал с Дочерью и другими детьми под грудой таких одеял. За ними следили Одинокая и Мария, кутаясь под одним одеялом. В остальные одеяла завернули Третью Жену, но она все равно дрожала.

Роды выдались очень тяжелыми. Все прекрасно понимали, что виной тому переезд. На пятом месяце женщине нельзя ездить ни в седле, ни в повозке, но все же Третьей Жене пришлось вынести сложнейший переход по горам — пять долгих дней в трясущемся и подпрыгивающем армейском фургоне. Третья Жена