Богова делянка - Луис Бромфилд

— Эб Сноупс, — сказала Бабушка. — Ладно. — Потом пошла дальше; пошли и мы. — Эб Сноупс, — еще раз сказала она. — По моему разумению, в конце концов он все-таки взял надо мной верх. Но теперь ничего не поделаешь. И во всяком случае, в общем и целом получилось у нас недурно.

— Да, чертовски недурно получилось, — сказал Ринго. Он осекся, но было уже слишком поздно. Бабушка даже не приостановилась.

— Ступай домой и возьми мыло, — сказала она.

Он пошел. Нам было видно, как он прошел через луг и вошел в хижину, а потом, выйдя, стал спускаться с горы к источнику. Теперь мы были вблизи; когда я оставил Бабушку и спустился к источнику, он с мыльницей в одной руке и сделанным из тыквы ковшом — в другой как раз полоскал рот. Он сплевывал и полоскал рот и опять сплевывал; по щеке у него тянулась длинная полоска мыльной пены; легкое кружево из разноцветных пузырьков, которые совершенно беззвучно лопались, пока я смотрел на них.

— А я все одно скажу, чертовски недурно у нас получилось, — сказал он.

4

Мы пытались удержать ее от этого, оба пытались. Когда Ринго сказал ей про Эба Сноупса, мы оба были уверены. Да все мы трое должны были наперед об этом догадаться. Теперь-то я не думаю, будто он хотел, чтобы случилось то, что случилось. Но, думаю, знай он, что случится, все равно подбил бы ее на это. Мы с Ринго старались — мы оба старались, — но Бабушка просто сидела у огня — в хижине было теперь холодно, — сложив руки под шалью, и с тем выражением лица, которое у нее бывало, когда она уже больше и не спорит с тобой и не слушает совсем, а только еще раз говорит тебе что-то, говорит, что за приличную плату даже жулик станет честным. Было рождество; мы только что получили письмо от тети Луизы из Хокхерста и узнали, где Друсилла; она чуть не год как исчезла из дому, и тете Луизе удалось узнать, что она, как мне и говорила, с Отцом в Каролине, разъезжает с его отрядом, словно мужчина.

Мы с Ринго только-только вернулись с письмом из Джефферсона, и в хижине был Эб Сноупс и толковал про это Бабушке, и Бабушка слушала и верила ему, она все еще считала, что на какой стороне сражается человек, таков он и будет. Она даже собственным ушам не верила, хоть не могла не знать про них. Все про них знали, и приходили в ярость, если мужчины, и в ужас, если женщины. Одного негра, известного всей округе, они убили и сожгли в его же хижине. Именовали они себя «Независимые бойцы Грамби» — их было пятьдесят-шестьдесят, и они не носили никакой формы и появились неизвестно откуда, как только нашу округу покинул последний полк янки; совершали набеги на коптильни и конюшни, на дома, когда были уверены, что там нет мужчин; вспарывали перины и полы, ломали стены, пугали белых женщин и пытали негров, чтобы узнать, где спрятаны деньги или серебро.

Однажды их поймали, и тот, который назвался Грамби, предъявил потрепанный патент офицера летучего отряда, в самом деле подписанный генералом Форрестом, хотя и невозможно было разобрать, значилось там действительно «Грамби» или нет. Но с помощью патента они освободились, потому что их схватили всего лишь несколько стариков; и вот женщины, которые три года жили одни, посреди вторгшихся сюда армий, теперь боялись оставаться ночью дома, а негры, у которых никого из белых не осталось, стали жить в горах, в пещерах, будто звери.

Вот о тех-то «бойцах» толковал Эб Сноупс, положив шляпу на пол и размахивая руками; волосы у него на затылке со сна свалялись и торчали. У этой банды был чистокровный жеребец и три кобылы — Эб Сноупс не сказал, как он об этом дознался, — которых они украли; и откуда он узнал, что они краденые, тоже не сказал. А Бабушке всего-то и нужно написать приказ, как прежние, и поставить под ним подпись Форреста; он, Эб, ручается, что получит за лошадей две тысячи долларов. Он клялся, что так будет, и Бабушка с тем же выражением лица сидела, закутав руки в шаль, а Эб Сноупс размахивал руками и твердил, что вот и все, что от нее требуется, и по стене металась и дергалась его тень; только вспомнить, как она управлялась с врагами, с янки, а здесь — южане, выходит, и риска никакого нет, потому что южанин никогда не обидит женщину, даже пусть письмо и не подействует.

И он прекрасно проделал свое дело. Теперь я вижу, что у нас с Ринго не было против него ни единого шанса — и, мол, с янки прекратилось неожиданно, без всякого предупреждения, прежде чем она успела осуществить то, на что рассчитывала; и, мол, почти все раздала в уверенности, что возместит розданное да еще и с лихвой, но вышло, мол, так, что она обеспечила и поставила на ноги чуть не всех в нашем округе, кроме себя самой и своих кровных; и, мол, скоро вернется домой Отец на свою разоренную плантацию, с которой разбежались чуть не все рабы; и то-то было б, когда он вернется домой и заглянет в свое безрадостное будущее, а она сможет достать из кармана пятнадцать сотенных наличными и сказать: «Послушай, возьми вот и начни сначала…» — на целых пятнадцать сотенных будет у нее больше, чем она надеялась иметь. За комиссию Эб Сноупс возьмет одну кобылу, а три остальные лошади дадут верных пятнадцать сотен.

Что ж, против него у нас не было шансов. Мы умоляли, чтоб она позволила нам посоветоваться с Дядей Баком Маккаслином, с любым человеком, с кем угодно. Но она просто сидела с тем выражением лица и говорила, что лошади не принадлежат Грамби, они краденые, и всего-то требуется от нее испугать их приказом, и даже мы с Ринго в свои пятнадцать лет знали, что Грамби, или кто он там был, трус и что можно испугать храброго человека, но никто не осмелится пугать труса; а Бабушка сидела в полной неподвижности и говорила:

— Но лошади им не принадлежат, они же краденые.

А мы ей:

— Тогда, значит, и нам они не будут принадлежать.

А Бабушка говорила:

— Но им они не принадлежат.

Мы, однако, не оставили попыток, убеждали, старались весь тот день и, когда