Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Над ним посмеивались, называя «самым высшим лицом», «Георгом пятым», «Божьим дворецким». Но величественные манеры были для этого аристократа такими же важными, как воздух, который он вдыхал. Помпа оказалась естественной для него средой, а помпезность — инстинктивным образом жизни, хотя иногда он прокалывал и то, и другое копьями грубости или непристойности.

Лорд Бивербрук не мог понять, как Керзон одновременно может быть и остроумным, и скучным. Будущий вице-король вел себя с «лакированной самоуверенностью»^[1428], а то и откровенной наглостью. В конце жизни, когда бой Биг-Бена мешал ему отдыхать, Керзон пытался добиться отключения часов.

Он осознавал ответственность Великобритании перед миром и воплощал «старое римское качество — значимость»^[1429]. Он постоянно писал, никогда не останавливаясь, чтобы подумать, и как-то раз послал жене письмо на ста страницах. Керзон говорил высокопарно, напыщенно, хотя (как заметил один друг) его слова всегда были слишком большими для его мыслей.

«Он говорил словами Гиббона, — утверждал лорд Дабернон, — а отдавал приказы языком, который не опозорил бы Цицерона, обращающегося к римскому Сенату… "Горничная, широко раскройте оконные створки", "Лакей, добавьте топлива в огонь"»^[1430].

Когда он стал вице-королем в Индии в 1899 г., как раз перед своим сороковым днем рождения, Керзон одинаково повелительно и властно вел себя со всеми индусами, независимо от их ранга. Он относился к принцам, как к группе необразованных и неуправляемых школьников, которых нужно дисциплинировать ради их же блага. Они же должны были испытывать благоговейный трепет от утверждения им власти.

В качестве эпиграфа для своей книги «Британское правительство в Индии» Керзон выбрал обращение, которое использовал еще один покоритель Дели, Тамерлан, к турецкому преемнику римских императоров в Константинополе. В цитате Гиббона оно звучит следующим образом: «Разве вы не знаете, что крупнейшая часть Азии подчиняется нашему оружию и нашим законам? Что наши неуязвимые силы простираются от одного моря до другого?

Что земные монархи выстраиваются в очередь перед нашими воротами? И что мы заставили саму фортуну наблюдать за процветанием нашей империи?»^[1431]

Но, хотя Керзон являлся теневым монархом того, что, как он надеялся, станет тысячелетним правлением, вице-король сохранял сомнения Гиббона насчет того, продержится ли это самое правление хотя бы сто лет.

Керзон признавал рост национального самосознания, которое «никогда не сможет полностью смириться с чужеземным правлением». Он повторял банальность о том, что индусы скорее предпочтут свое собственное плохое правление хорошему британскому. И лорд нацелился «отложить давно желаемый день предоставления свободы», отказав Конгрессу в том, чего тот страстно желал. Это была «больная мозоль, которой можно не дать никогда зажить, раздражая ее»^[1432].

Если напряженная работа была критерием, то администрация Керзона соответствовала его возвышенным стремлениям. Его существование в роли вице-короля представляло собой «бесконечный тайфун долга»^[1433]. Если перефразировать «Тайме», он пристрастился к правлению так, как другие к выпивке^[1434].

Керзон неустанно и напряженно трудился (и постоянно жалел себя и жаловался), чтобы в некоторой степени обеспечить Индию правосудием, реформами и общественным благосостоянием. Вице-король фактически реконструировал правление, развивая торговлю, улучшая коммуникации, проведя ирригационные меры, избавляя людей от голода, распространяя образование, усиливая оборону, увеличивая безопасность и эффективность в целом.

Керзон стал столь же непопулярен в белом сообществе, как Рипон (и изначально был популярен у индусов). Дело в том, что он осуждал случаи расового насилия со стороны британских солдат и гражданских лиц. Вице-король выступал против эксплуатации Индии «в стиле Шейлока»^[1435], писал в Уайт-холл так, словно был правителем иностранной державы. Он восстановил Тадж-Махал и другие памятники, нацеливаясь построить, по его выражению, золотой мост между «Востоком и Западом», который не снесут даже бурные потоки времени.

В Калькутте Керзон стал инициатором строительства собственной версии Тадж-Махала в форме мемориала Виктории — белой мраморной Валгаллы британско-индийских героев (некоторые из которых были одеты в тоги) с королевой в центре. Он проектировался, чтобы обессмертить британское правление. Как и сады на северной оконечности майдана, который Керзон перепроектировал в форме «Юнион Джека», мемориал предназначался для стимуляции имперского патриотизма.

Но с этой задачей Керзон не мог справиться — во многом потому, что пытался править в одиночестве. Он не мог делегировать власть, тратил энергию на мелочи: сам вел счета при ведении домашнего хозяйства, критиковал пунктуацию и одежду подчиненных, жаловался на голубиный помет в Государственной библиотеке Калькутты и состояние львиной клетки в зоопарке. Вице-король запретил работу европейских барменш и официанток в Индии, чтобы они не подрывали престиж белых. Он организовывал все детали зала и торжественного приема в Дели в 1903 г. в честь коронации короля Эдуарда — «ширину дорожки, образец резьбы, цвет штукатурки»^[1436], вплоть до продажи индийских артефактов через агентство Томаса Кука. Этот экстравагантный торжественный праздник стал известен, как «Керзонация»^[1437] и являлся еще одной попыткой ослепить предположительно поддающиеся влиянию массы. Образованные индусы посчитали его «управлением через развлечения»^[1438].

Лично и политически Керзон одновременно являлся непреклонным и снисходительным. Его чисто выбритое лицо казалось высеченной скульптором маской патриция. Он физически держался отчужденно, холодно и замкнуто — отчасти из-за необходимости носить стальной корсет из-за болей в спине. (У него был искривлен позвоночник, и Гарольд Николсон говорил, что вице-король двигался так, словно нес собственный паланкин).