Призрачные воины - Лючия Сен-Клер Робсон

за вождем. Он рассуждал о том, как хорошо будет племени Теплых Ключей, когда они воссоединятся со своими северными сородичами. Получится единый цивилизованный народ, наслаждающийся всеми благами прогресса. У Клама даже имелись планы организовать апачам собственный суд, причем на роль одного из судей он прочил именно Викторио. Лицо вождя оставалось бесстрастным, но Рафи не составляло труда представить, о чем думал Викторио. Апач прекрасно понимал, что Клам хочет сделать его надсмотрщиком в тюрьме.

— А где твой чалый? — спросила Лозен Коллинза.

— Убили.

Некоторое время они шли в молчании под перестук копыт гнедого и веселый щебет девчушек, ехавших в седле; Рафи думал о Смертельном Выстреле, следопыте из Белогорья, которому приглянулась одна из девушек племени Теплых Ключей. Апач предложил поделиться с ней пищей, и она не отказалась. Насколько понимал Рафи, это означало, что девушка приняла ухаживания воина.

Племена Смертельного Выстрела и его избранницы враждовали, но это не помешало влюбленным: Рафи видел, какими взглядами они обменивались. Интересно, может ли он сам надеяться, что когда-нибудь Лозен вот так же посмотрит на него, Рафи? Сейчас он уже мог поддерживать простую беседу на языке апачей, но разговаривать с женщиной, которая украла его сердце, ему было сложно на любом языке, даже на английском или на испанском.

Рафи знал, как сказать: «Я люблю тебя», — «Шилъ данах-шоо». Дословно эта фраза означала: «Со мной ты милая». Впрочем, Коллинз понимал, что, если попытается произнести эти слова, они застрянут у него в горле, но при этом все равно продолжал гадать, какой ответ дала бы ему Лозен. Как она отреагировала бы, если бы он сказал, что хочет жениться на ней, сделать ее спутницей жизни?

Лозен открыла мешочек со снадобьями и достала оттуда пенни с вычеканенной на нем головой индейца, который когда-то подарил ей Рафи. Задумчиво и печально она провела пальцем по монете — по линиям лица, по перьям головного убора. Положив пенни на ладонь, женщина протянула руку, чтобы монета была видна Рафи. На коже шаманки мерцали желтые песчинки пыльцы.

— Грезящий говорит, что эти значки умеют разговаривать, — сказала Лозен, показав на буквы, изображенные на ободке шлема из перьев.

— Да, так и есть. — Рафи посмотрел на слово, украшающее портрет индейца.

— И что же они означают?

— «Свобода», — ответил Рафи.

ГЛАВА 52

ДЬЯВОЛЬСКОЕ ИСКУШЕНИЕ

Стоял июнь 1877 года. Младший сын Чейса застыл у конторы Джона Клама. Найче шел восемнадцатый год; его еще не успели произвести в воины. Имя юноши означало Озорник, и оно идеально ему подходило.

Найче вырос очень привлекательным. Некоторые утверждали, что он даже красивее отца, но парня никто не воспринимал всерьез, и в первую очередь — сам отец. Каждое утро изо дня в день Найче приходил к дверям Бюро по делам индейцев и, не обращая внимания на царившую вокруг суматоху, стоял с полным достоинства видом под палящими лучами солнца.

Все прекрасно знали, что нужно юноше. Он ждал, когда Мягкая Висячая Шляпа сообщит, что случилось с Тазой, старшим братом Найче. Почти год назад Джон Клам уехал с Тазой и еще девятнадцатью молодыми воинами на восток. Апачам предстояло станцевать на Всемирной выставке в Филадельфии, приуроченной к столетнему юбилею подписания Декларации независимости. Оттуда они должны были отправиться в Вашингтон. Вернулись все за исключением Тазы. Никто не сомневался: бледнолицые отравили Тазу, как когда-то и его отца Чейса. Когда Клам в очередной раз отказался принять Найче и поговорить с ним, молодой человек принялся дежурить у бюро.

Викторио вместе с другими мужчинами из Теплых Ключей таскал глину, солому и воду для того, чтобы сделать из них кирпичи для новых домов, а Лозен с женщинами ждала выдачи пайков. Очередь, начинавшаяся от окошка, откуда раздавали еду, тянулась вдоль зданий бюро и склада, после чего, извиваясь змеей, исчезала за углом. Три тысячи человек из разных племен апачей стояли в очереди за сахаром, кофе, зерном и белой рассыпчатой мукой, которая липла к пальцам, стоило смешать ее с водой. И каждый раз в очереди неизбежно вспыхивали ссоры, подпитываемые старыми обидами.

От жары кровь стучала в висках, словно по голове мерно били палкой. В воздухе жужжали мухи, лезшие в глаза младенцам в люльках. К колыбелькам были приставлены детишки постарше с наказом отгонять насекомых, но мухи досаждали и им, садясь на расчесанные до крови комариные укусы. То там, то здесь в очереди раздавался надсадный кашель.

Всем хотелось поскорее получить паек и убраться отсюда до сумерек — поры, когда черной тучей прилетали комары. Чтобы избавиться от этой напасти, люди разводили костры и закидывали огонь зелеными ветками, чтобы получилось больше дыма. Лозен немало времени провела у постелей несчастных, которых свалила малярия. Иногда заклятия, что она пела, помогали и больные выздоравливали; иногда нет.

Край, который отвели племени Теплых Ключей под заселение, оказался голой равниной. Там не росли деревья; там не было гор с сулящими прохладную тень каньонами и реками. Каждый вечер, когда родня Лозен собиралась у костра, заходили разговоры об отъезде, но все прекрасно понимали: если оставить тут стариков, тем, скорее всего, придется очень долго дожидаться, прежде чем за ними вернутся.

Лозен никогда прежде не видела брата в таком смятении. Чем дольше они жили на равнине, тем сложнее становилось отсюда уйти. Количество крепких и здоровых неуклонно уменьшалось, а тех, кого пришлось бы оставить, наоборот — росло. Викторио признавался Лозен, что допустил ошибку, согласившись переселиться сюда. Следовало уйти с Колченогим. Викторио ждал возвращения отряда, отправившегося в набег. Воины должны были привезти припасы для женщин и детей, и тогда они все вместе сбегут отсюда. Ожидание с каждым днем становилось томительнее.

Викторио казалось, что он словно провалился в яму, которую сам же и вырыл. Чем больше усилий он предпринимал, чтобы выбраться, тем больше ухудшал свое положение. Лозен видела, что брата душат сомнения и тревоги. Она помнила, как выглядел Чейс после того, как бледнолицые предали его и повесили его родственников: кипел от ярости и осознания того, как сильно его унизили. Викторио сейчас очень походил на него.

Казалось, хуже быть уже не может, но потом жизнь становилась еще тяжелее. В конце июня, проклиная всех и вся, Джон Клам подал в отставку.

Может, он осерчал из-за того, что начальство не увеличило ему жалованье, хотя агенту удалось стянуть в одну резервацию аж четыре с половиной тысячи апачей. Может, его напугало известие о том, что сбежали пленники, задержанием которых он так гордился: Джеронимо со Старым