Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

Хозяйка вдруг вскрикнула и бросилась ему навстречу.

– Коленька!

Это оказалась женщина средних лет с убранными под платок волосами. Лицо ее, с двумя глубокими морщинами на лбу, исказила гримаса радости. Она прижалась и обняла его. Андрей почувствовал ее нестарое, нагретое печью и домом тело, и как груди, большие и крепкие, уперлись ему чуть ниже солнечного сплетения. Он не мог пошевелиться.

– Я… не Коленька… – Андрей осторожно, но настойчиво, насколько позволяли силы, попытался отстранить ее за плечи. – Я не Коля.

Она, откинув голову, внимательно и долго смотрела в его лицо. Словно изучала. Немцы с немым любопытством наблюдали за происходящим.

Как-то разом потухнув и осунувшись, женщина вдруг отстранилась и вернулась в свой темный угол. Один из немцев, тот, что постарше, проводил ее недвусмысленным взглядом, что-то скороговоркой сказал светловолосому и захохотал. Казалось, что он специально хохочет громко и развязно, чтобы показать, что он хозяин ситуации.

Второй, совсем еще юноша, светловолосый, с худым, открытым лицом, ничего не ответил своему товарищу.

– Kommen… – проговорил он, жестом подсказывая, что надо сделать. Аникин послушно сделал внутрь три шага, еле-еле преодолев в свинцовых колодках пространство сеней.

Вдруг гогот оборвался. На сухое, рябыми пятнами покрытое лицо его словно плеснули уксуса.

Он сморщился и бросил обратно в тарелку горсть квашеной капусты и тут же что-то отрывисто сказал молодому. Точно отчитал его. Неторопливо вытерев руки о лежащий на столе белоснежный рушник, он потянулся к винтовке. Молодой остановил его руку и начал быстро-быстро говорить, словно убеждая в чем-то. Затем он опять обратился к Андрею.

– Kom… kommen zih… Кушать… кушать.

Он жестом подозвал Аникина ближе и предложил ему взять что-нибудь из еды.

Андрей отрывисто подошел к столу и выхватил из горшка картофелину. Дымящаяся, покрытая корочкой застывшего топленого молока, она обжигала небо и пищевод. Но Аникин не чувствовал этого. Он, не успевая прожевывать, заталкивал в рот картошку вперемешку с хлебом, краем глаза следя за тем, что делают немцы.

Тот, что старше, поднял за горлышко большую бутыль, в которой плескалась мутно-белая самогонка. Все так же сжимая в левой руке винтовку, он наполнил стаканы на треть себе и молодому. Как видно, он не собирался отпускать свое оружие. Подняв стакан, он что-то отрывисто произнес, словно пролаял, и залпом осушил стакан.

– Otto… Russish das swain! Otto!.. – крикнул он вдруг, еще не прожевав набитым закуской ртом. Теперь его крик был направлен на Андрея. – Halt! Russish swain! Du ist kaput…

Тут, видать, кусок стал ему поперек горла. Он захрипел и подался вперед, навалившись широкой грудью на край тяжелого дубового стола. Рябое лицо его побагровело, вены вспучились на шее, торчащей из расстегнутого, с грязным подворотничком ворота, глаза налились красным. Молодой один, потом второй раз хлопнул его что есть силы по загривку, чем, наверное, привел дыхание товарища в порядок. Тот сипло, но ровно задышал, еще не отойдя от случившегося. Молодой, рассмеявшись, сказал ему что-то, встал из-за стола и, взяв прислоненную винтовку, указал Андрею стволом на дверь.

Тут Аникин понял, что пошли его последние минуты жизни. Холодная испарина выступила у него на лице и спине.

– Ой, горе-то какое… – охнула из угла хозяйка и всплеснула руками. Немец шикнул на нее. Андрей уже повернулся к выходу и почувствовал, как дуло винтовки ткнуло его между лопатками. Они вышли в сырую беззвездную ночь. После неяркого света хаты за порогом все погрузилось в непроглядную темноту.

На пороге сопровождавший остановился. В темноте щелкнуло, и красно-синее пламя пеньковой зажигалки осветило лицо немца. Он протягивал Андрею папиросу. «Последнее желание… Покурить дает…» – мелькнуло в голове Аникина. Он вдруг почувствовал, как сыро и промозгло на улице, и его начала бить крупная дрожь. Дым папиросы немного согрел и успокоил его.

– Das ist Helga…

Немец, пуская клубы дыма, протягивал ему фотокарточку. Размером он была с открытку. Андрей хотел взять ее, но немец одернул руку, как бы показывая: останется в моих руках. На карточке в полный рост была изображена девушка. Она облокотилась на перила какого-то моста, за которым возвышалась кирпичная стена красивого здания, похожего на старинный замок. «Сразу видно – не наше», – подумал Андрей. Легкое летнее платье подчеркивало красивую фигуру девушки, длинные стройные ноги, тонкую талию, округлые бедра и грудь. И улыбалась она как-то радостно и лучезарно.

– Красивая… – сказал Андрей.

Немец, словно понимая его, кивнул.

– Das ist Helga… – повторил он и бережно спрятал фотокарточку внутрь кителя. Словно поразмыслив немного, он сказал:

– Ih bin Otto…

Вдруг, словно раздосадованный собственной откровенностью, он что-то торопливо сунул Андрею в руку. Это были папиросы. Сбитый с толку Андрей растерянно застыл с куревом в кулаке.

– Kom, snell komm… Kom! – более настойчиво приказал немец и с силой толкнул Андрея винтовкой в грудь. Сказав это, немец скрылся в хате. Андрей все еще не верил, что он остался жив. Вдруг дверь снова отворилась, и на улицу стремительно выскочила женщина.

– Солдатик, возьми, миленький… – Она протянула ему узелок и, хватая за руки, настойчиво подтолкнула в темноту.

Андрей почти не различал ее лица, только снова ощущал возле себя ее нагретое тело. Женщина говорила быстро-быстро:

– Пойдешь огородами, вот туда, до конца деревни. В хаты никуда не суйся, везде почти они. Батарея тут у них зенитная. Квартируют. Со вчерась. Чернявый этот, Гельмут, пристает. А второй даже заступается. Отто… Хороший парень.

– Он фашист… – буркнул Андрей.

Женщина смолкла, словно виновато, но всего лишь на миг. Андрей почувствовал, как ладонь, шершавая, натруженная, с необычайно нежностью прикоснулась к его щеке и волосам.

– Похож-ить на Коленьку маво. Кровиночку… Горе вы горюшко…

Грудь ее затряслась. Женщина беззвучно заплакала, но тут же утерлась и сдержанно произнесла:

– От деревни вдоль опушки иди вправо, никуда не сворачивай. На балку набредешь, спустись и по дну ее шагай еще вправо с километров пять. Там ручеек будет. По руслу его, по течению выйдешь на хутор. Скажи хозяйке, что от Аннушки. Сестра там моя. Скажи, чтоб помогла. Заради Коленьки…

Она прислушалась к происходящему в хате:

– Ну, беги, а то мои чего-то скандалить уже зачинают.

X

– Так значит, Отто?.. Так звали фашиста?..

Так же резко, как и спросил, капитан повернулся на месте и размеренно пошагал в другую сторону. При каждом шаге скрипели его начищенные до блеска хромовые сапоги, скрипела его новая портупея. Казалось, ему доставляет удовольствие этот скрип, и именно из-за него капитан маячил туда-сюда перед Аникиным. Тот сидел на табуретке, понуро уставившись в деревянный