У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

Терентий Кеяну выступил вперед.

— Ты спрашиваешь, чего нам надобно от твоей милости, пане Илья? Пришли мы к тебе кое о чем спросить. Разве не работаем мы на твою милость не щадя сил? Не трудимся зимой и летом, и кормим твою милость, и множим твои богатства? А поскольку работаем для твоей милости честно и покорствуем во всем, за что чинишь нам зло? За что губишь детей наших? Ибо, если погубишь ты их, что еще останется нам? Или, думаешь ты, нет в нас души? Скажи-ка, милостивый пан, как по-твоему, есть в нас христианская душа или нет?

Илья Караблут-младший выпятил грудь и напряг белый кадык.

— Тебе, Терентий, следовало бы как следует губы утереть, прежде чем со мною разговоры разговаривать. Уйди с глаз, пока не велел слугам бросить тебя в овраг. Ну-ка, ступайте прочь по вашим халупам; некогда мне с вами тут толковать!

— Погоди-ка, боярин, — заупрямился коренастый Терентий, — не шутки пришли шутить. Держи перед народом ответ — за все твои злые дела. Дошел нож до кости — не станем мы более терпеть!

Илья Караблут спустился на две ступеньки в сторону наглеца и толкнул его грудью. Терентий не стал отступать. Пригнувшись, он боднул боярина головой в живот, схватил его и, изловчившись, швырнул через плечо на землю. Потом схватил висевшую на гвозде на столбе веранды толстую плеть из шести ремней, с полосатой костяной рукояткой. Боярин не пришел еще в себя и не успел подняться, когда на него обрушился град ударов. Терентий умело орудовал плеткой и не давал боярину ни подняться на ноги, ни уползти в сторону.

Крестьяне разразились хохотом, свистом и гиканьем. Смеялись мужики, бабы и дети. Негаданная радость была им наградой за долгие муки, их маленькой местью. Многие кричали:

— Всыпь-ка ему, Терентий, всыпь ему за меня тоже! Дай ему, забери его ляд! Расшевели, чтоб запомнил!

Но из толпы внезапно вывернулся чернявый парень с сапой в руке. Он бросился вперед, и лезвие сапы легко погрузилось в череп боярина.

— Проклятый зверь! — осклабился парень, бросив свое орудие возле окровавленного тела, и кинулся к конюшням.

Новый поворот дела застал толпу во дворе врасплох. Люди бросились кто куда, разбегаясь по дорогам и садам, крича, причитая и проклиная.

5

— Поляна «Чертова кляча» самим атаманом избрана, — пояснил Ион Кожокару. — Если влезть на вон то дерево — увидишь весь Оргеев с окрестными шляхами. Атаман поставил надежную стражу с шести сторон. Если появится опасность — турецкий отряд, чета государевых ратников или кто-нибудь еще, — стража запалит сухое сено. Дозорный на поляне увидит знак и затрубит в рог. И атаман поднимет на ноги ребят. Тю-тю, — спохватился он, — чего я распустил язык! Государевы воины прознают наши тайны... А вот мы и приехали. Подождите в тени, пока атаман не позовет к себе.

Подав своим людям знак к отдыху, Кожокару отодвинул полость прикрывавшую вход в шатер, и скрылся внутри.

Трава вокруг атаманского шатра была примята бесчисленными сапогами. Местами в чаще виднелись другие шатры, поставленные, по всем признакам, не так давно; углубления, появившиеся при забивке колышков, едва успели подсохнуть. В глубине поляны можно было заметить ряды вешалок; на них разбойники развешивали свое платье, когда донимала жара. «Много уж их должно быть, если понадобилось столько вешалок! — думал Георгицэ. — Но где же тогда они сами, не слышно ведь никого!»

Из палатки вышли четверо ярых силачей. Звеня шпорами, они заспешили прочь и исчезли в лесной чаще. Потом появился сам атаман Константин Лупашку. Гайдук был весел, шагал уверенно и твердо. Расстегнутый кафтан то сходился, то распахивался на широкой, могучей груди.

— Добро пожаловать в наши палаты! — сказал он. — С приездом тебя, капитан Георгицэ, старый знакомый, хе-хе! Рад видеть также почтенного Костаке Фэуряну из Малой Сосны. А это сукин сын, по прозвищу мастер Маня, разлучивший меня с добрым другом моим, с Маковеем Бэдикой? Но не будем вспоминать, сам бог прощает грешников, тем более — мы, люди... Прошу, прошу в мой шатер. Неволей пожаловали или волей, вы все-таки мои гости.

В середине атаманова шатра стоял стол из толстых досок, приколоченных к узловатым столбам. Вместо стульев — толстые чурбаны. Ковром служила густая зеленая трава, наполнявшая воздух свежим ароматом. На столбе в середине висело оружие: сабли, пистолеты, луки, ятаганы и ружья.

Атаман усадил гостей. Подтянул к столу бочонок с толстыми дубовыми ободьями. Поставил перед каждым по деревянной чарке, налил красного вина. Затем пригласил:

— Испейте глоток. И на душе спокойнее станет, и силы прибавится.

Костаке Фэуряну дернул плечом: его волнение не могло улечься от хмельной чарки.

— Благодарим, Лупашку, за честь, — произнес он четко. — Только лучше бы тебе не баловать нас угощением, а кое о чем рассказать, да и помочь, ежели можешь. Мы пустились в дорогу, чтобы поймать злого турка по имени Ибрагим-эффенди, похитившего мою дочь Лину. Из слов необузданного твоего Кожокару нам стало ясно, что этого дьявола, может быть, сумели выследить твои люди. Если это правда, — вознесем тебе хвалу и щедро одарим. Если же нет, верни нам, не мешкая, волю, дабы могли мы продолжить преследование. Будем гнаться за ним до Бендер, и в самой крепости — тоже, ибо есть у нас для того письмо его высочества воеводы к Кара-Мехмед-паше...

Константин Лупашку усмехнулся.

— Много здравия вашим милостям, и пусть сопутствует вам удача, как до сей поры. Кара-Мехмед, по-моему, не станет ныне читать письма от его милости князя, ибо гневается на него безмерно. Хотя вы и государевы советники, а не ведаете еще того, что московские рати переходят границу и направляются к столице, а государь готовится встретить бригадира Кропота как самого дорогого гостя. И вся Земля Молдавская восстала супротив османских живоглотов. И наше гайдуцкое войско тоже, соединившись с резешами и мужиками сердара Донича, протягивает руку российским воинам. К середине дня выступаем и мы — на соединение с ними. Что выкатили глаза? Ха-ха-ха! Московский царь направил к нам через Польшу и Украину искусных генералов и прибывает самолично, дабы хорошенько ударить османа под дых... — Константин Лупашку хлебнул из чарки — чуть-чуть, чтобы освежить уста, и продолжал уже потише: — Так что на Кара-Мехмеда надежды