Промельк Беллы. Романтическая хроника - Борис Мессерер

Помню очаровательный своей наивностью и детской простотой рассказ Мананы: в их дом на улице Каландадзе в час ночи пришел Отар Иоселиани и принес трех котят – совсем крошечных, недавно родившихся и оглушительно пищавших. Кто-то подкинул ему под дверь. Конечно, Манана их приняла и вынянчила, и они стали красивыми кошками, которых все очень любили.

Мать Мананы Тамара Цицишвили была звездой экрана и народной артисткой Грузии. В середине сороковых годов Ладо Гудиашвили написал в церкви Кашвети большую фреску, используя свои старые зарисовки к портрету Тамары для создания образа Богоматери, вокруг которой расположил апостолов.

Тамара рассказывала Манане, как Ладо, закончив фреску, позвонил ей и просил зайти в храм посмотреть его работу. Тамара осталась недовольна: образ Богоматери показался ей слишком монументальным – она впрямую соотнесла себя с образом на фреске. Милые живость и наивность матери передались и ее дочери.

Муж Мананы Юра Чачхиани – исключительно достойный человек – был хорош собой. Будучи молчуном, он редко улыбался, но отличался невероятной щедростью: не принимая никаких возражений, оплачивал все пиры нашей компании. Юра был физик, крупный ученый, а в застолье – самый стойкий из всех присутствующих, никогда не пьяневший, независимо от того, сколько было выпито.

Меня всегда интересовало, как в Грузии происходит организация застолья: нас ни разу не спросили, что принести из еды и напитков, но стол всегда ломился от изысканных блюд, менявшихся с чрезвычайной быстротой.

Юра рассказал мне, что, когда компания входит в грузинский духан, даже самого невзрачного вида, где сидят за бутылкой вина скромные завсегдатаи, хозяин спрашивает: “Вы покушать пришли или кутить будете?” И если Юра подтверждает: “Кутить!”, то мгновенно в сторонке вырастает стол, который так же мгновенно накрывают, официанты несут в неограниченном количестве напитки, а расчет производится по количеству гостей. Существует негласная такса, по которой оценивается стоимость пира для одного гостя. И хозяин представляет Юре цену банкета согласно количеству гостей, сидящих за столом. К этому следует добавить, что количество блюд является прерогативой хозяина и дело его чести – на славу принять гостей.

С Мананой и Юрой связано много воспоминаний и впечатлений о Грузии. Вместе ездили на Юриной машине по окрестностям Тбилиси и часто оказывались возле патриаршего собора Светицховели, возведенного на месте первой в Грузии православной церкви IV века. С храмом связано множество легенд, к нему постоянно стекаются паломники со всего света.

Белла вспоминала город Мцхета и храм Светицховели, в котором ее крестили:

В Светицховели приезжал Борис Леонидович Пастернак, когда последний раз был в Грузии – весной шестидесятого года. Он Грузию обожал и даже вот перед смертью поехал. Но поехал не с Ольгой Ивинской, а с Зинаидой Николаевной, и это Ивинской причинило боль ужасную. Видимо, его одолевали плохие предчувствия или он какую-то вину ощущал, потому и поехал с женой, а там страдал по Ивинской. Ему оставалось совсем мало жить, он приехал ранней весной, а тридцатого мая умер. И я принимала это как их злодеяние, потому что ведь еще осенью он был здоров, а умер от того, от чего не лечат.

Он отправился в Светицховели в сопровождении друзей, и вдруг там к нему обратился какой-то человек. Борис Леонидович очень испугался. Он был совершенно затравлен и боялся всех незнакомых. А это оказался Даниил Гранин, потом это выяснилось. Гранин его окликнул и поклонился, а Борис Леонидович Гранина не узнал и затрепетал.

У меня очень многое связано со Светицховели, переводы, стихи:

Сны о Грузии – вот радость! И под утро так чиста виноградовая сладость, осенившая уста. Ни о чем я не жалею, ничего я не хочу — в золотом Свети-Цховели ставлю бедную свечу. Малым камушкам во Мцхета воздаю хвалу и честь, Господи, пусть будет это вечно так, как ныне есть. Пусть всегда мне будут в новость и колдуют надо мной родины родной суровость, нежность родины чужой…

Манана и Юра крестили меня в храме Светицховели. Ведь некрещеных грузин нет. Они партийные, непартийные – все крещеные. И Шеварднадзе крещеный. Грузин некрещеных нет, не может быть. И вдруг Манана и Юра узнают, что я некрещеная. Они говорят: “Какой ужас! Как это может быть?” Я отвечаю: “Очень просто. Партийные родители, тридцать седьмой год. Что тут непонятного, боже мой!” По-грузински обращение к Богу – “О Гмерто!”…

Ну ладно. Что делать? Помчались. На нескольких автомобилях. У Юры тогда была новая машина, белая “Волга”, я сидела в ней с моими крестными, Мананой и Юрой, он, конечно, Георгий по-настоящему. Кстати, Юре не только обряд дорого обошелся, потом Резо Амашукели еще и машину ему повредил. Но Юра был необыкновенно широк. Примчались в Светицховели, бросились к священнику и спрашивают: “А можно нам не младенца, а взрослого человека крестить?”

Священник ответил: “За деньги все можно”.

Манана и Юра подвели меня к священнику и потом стояли рядом. Он по-грузински произнес то, что надобно, так довольно халтурно, но тем не менее весь текст исполнил за деньги. После этого мы отправились праздновать мое крещение. Вот тут-то Резо Амашукели во что-то въехал на Юриной машине.

Мои крестные дорогие, они ведь прямыми родственниками считаются.

Я Манану однажды спросила: “Священник меня крестил грузинский, а как же вы меня по-русски нарекли?” Манана ответила: “Манана, а по-русски Анна”. <… >

Да, а Лизу тоже в Светицховели крестил Чабуа Амирэджиби, он ее крестный отец. А Аня сама в Москве крестилась. Сейчас такая мода, все крестятся. Не знаю, наши властители тоже крещеные?..

Сама Манана так вспоминает об этом:

Часто приезжала Белла Ахмадулина – мы очень дружили, и я ее крестила. Когда она решила выйти замуж за Бориса Мессерера, она мне написала огромную телеграмму: “Манана, ты моя крестная, разрешишь ли ты мне выйти замуж?” – она совершенно серьезно меня спрашивала.

Не думаю, что Белла тогда написала Манане “совершенно серьезно”. Скорее, это было некое женское кокетство, но оно показывает меру доверительной дружественности Беллы к Манане.

Страстная любовь Беллы к Грузии основывалась на подлинном ощущении грузинской культуры, знании традиционного быта простых людей, рождавшего неповторимую красоту отношений между ними.

Вот строки из моего любимого стихотворения Беллы.

Мне – пляшущей под мцхетскою луной, мне – плачущей любою мышцей в теле, мне – ставшей тенью, слабою длиной, не умещенной в храм Свети-Цховели, мне – обнаженной ниткой серебра продернутой в твою иглу, Тбилиси, мне – жившей, как преступник, – до утра, озябшей до крови в твоей теплице, мне – не умевшей засыпать в ночах, безумьем растлевающей знакомых, имеющей зрачок коня в очах, отпрянувшей от снов, как от загонов, мне – с нищими поющей на мосту: “Прости нам, утро, прегрешенья наши. Обугленных желудков нищету позолоти своим подарком – хаши”.

“Грузинская речь обступала меня говором и пением”

Я старалась служить переводу, я упивалась переводом. Мне хотелось, чтобы дивная речь другого народа звучала на моем языке, чтобы она была удивительной.