Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина

– Без подписи?

Державин, видимо, приняв решение, оживился:

– Да, без подписи и под заглавием, к примеру: «Ода к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице, писанная некоторым мурзой, издавна поселившимся в Москве и живущим по делам своим в Санкт-Петербурге. Переведена с арабского языка 1782 г.».

Дашкова немного поколебавшись, согласилась: уж очень ей хотелось приподнести сию оду императрице и, можливо тем, заслужить ее прощение.

– Коли вы мыслите таким образом оградить себя от мести оскорбленных, естьли они случатся, то быть посему. Но к словам «с арабского языка» наша редакция сделает примечание: «хотя имя сочинителя нам не известно, но известно нам то, что сия ода точно сочинена на российском языке». Как вы, касательного сего, не против?

Державин, с минуту поморщив лоб и покусав нижнюю толстую губу, дал на то согласие.

Через неделю княгиня Дашкова поднесла книгу императрице. На другое утро императрица послала за Дашковой. Испуганная княгиня нехотя последовала за нарочным. Войдя в кабинет Екатерины, она застала ее в слезах, с книжицей в руке. Сердце княгини забилось, однако, заметив благосклонный взгляд, чуть успокоилась. Екатерина, указывая на книжку, обратилась к ней с вопросом:

– Кто писал сию оду?

Дашкова опасливо прикусила губу.

– Не опасайтесь, – прибавила императрица, – я спрашиваю токмо узнать, кто бы так коротко мог знать меня, и умел так приятно описать все, что я, видишь, как дура, плачу.

Дашковой пришлось признаться:

– Автор сей оды, Ваше Величество, известный вам пиит – Гавриил Романович Державин.

Екатерина, смахнув слезы, немного помолчала.

– Знатное перо у сего господина, – молвила она. – Как же ярко и точно он сумел описать роскошный двор, придворную жизнь и нравы ее вельмож. Как же хорошо он описал ее Царскосельскую колоннаду, украшенную бюстами Флоры и Геркулеса! Описал и расточительность ее вельмож и фаворитов, особливо Светлейшего князя Потемкина!

Дашкова робко заметила:

– Он его назвал вторым Сарданапалом.

Екатерина согласно кивнула:

– Кто ж не знает, что Светлейший расточителен подобно Сарданапалу?

Дашкова, дабы сменить щекотливую тему, сказала:

– Мне много чего из его оды по душе. И то, что в угождение вам, он назвал одного из вельмож Решемыслом, по имени выведенного Вами, Ваше Величество, в «Сказке о царевиче Февее» героя, под коим Вы сами разумели князя Потемкина. Колико я ведаю, Державин не знает князя Григория Александровича, но написал о нем весьма лестно.

Дашкова процитировала наизусть:

«Я князь – коль мой сияет дух;

Владелец – коль страстьми владею;

Болярин – коль за всех болею,

Царю, закону, церкви друг».

Екатерина, выслушав, мягко молвила:

– Да, сей образ был бы идеален, если б Светлейший князь своими страстьми, доподлинно владел. Но, увы, в действительности оного качества в нем нет, хотя, известно, что наш пиит знаком со своим героем: когда-то они вместе учились в Московском университете.

– Вот как! И в самом деле: они ж примерно одного возраста!

– Однако, – добавила Екатерина, – князь весьма достойный человек. Вы ведь помните, как Сумароков говорит о достоинстве?

Теперь слова пиита процитировала императрица:

– «Честь наша не в титлах состоит;

Тот сиятельный, коий сердцем и разумом сияет,

Тот превосходительный, коий других людей достоинством превосходит,

И тот болярин, коий болеет за отечество».

Она со значением посмотрела на княгиню.

– Да, сильно сказано, – с готовностью согласилась та, в который раз отметив в голове, как они с императрицей похожи.

Императрица же продолжила:

– А Гавриил Романович в своей оде показал все: и честолюбивые замыслы, громкие победы, расцвет литературы, и меня – «философию на троне», и льстивых вельмож вокруг величавой царственной Фелицы, кои изо всех своих сил стараются послужить ей, стало быть – мне. Но пуще всего он покорил меня тем, что сумел так красиво и убедительно поведать о добродетелях Фелицы.

Княгиня вовремя вставила:

– А как вам – «Владыки света – люди те же, в них страсти, хоть на них венцы»?

Екатерина усмехнулась:

– Сии слова мне запомнились сразу.

Дашкова чуть примолкла, но неудержимое желание обсудить с императрицей оду взяло верх.

– А мне еще понравилось, как он смеется над современной модой монархов заниматься ручным трудом, намекая на упражнения молодого короля Людовика в слесарной работе и короля гишпанского в стряпании макарон.

Екатерина Романовна, смеясь, поискала нужную страницу и зачитала:

«В те дни, как Мудрость среди тронов

Одна не месит макаронов,

Не ходит в кузницу ковать,

А разве временем лишь скучным

Изволит муз к себе пускать

И перышком своим искусным,

Не ссоряся никак ни с кем,

Для общей и своей забавы

Комедьи пишет, чистит нравы

И припевает хем, хем, хем…»

– А как он восхваляет век Северной Семирамиды – век императрицы Екатерины Алексеевны! Что при ней, как при императрице Анне Иоанновне:

«свадеб шутовских не правят,

в ледовых банях их не жарят,

не щелкают в усы вельмож,

князья наседками не клохчут,

любимцы въявь им не хохочут

и сажей не марают рож».

Дашкова цитировала с улыбкой и удовольствием, показывая свое полное расположение к своей слушательнице. Екатерина еще немного полистала книжку, и, положив ее на стол, молвила:

– Я до сего времени никак не могу себе вообразить, как в царствование Анны Иоанновны шуты садились в лукошки в той комнате, через которую императрица проходила из церкви во внутренние покои, и кудахтали, как наседки.

– Да, – кивнула Дашкова, – сие производило общий хохот. В Петергофском дворце долгое время можно было видеть лукошко, в котором сиживал князь Голицын. Вы не застали?

– Нет, к счастью, нет.

– Мне тоже не пришлось увидеть оный экспонат, но мой дядя об том рассказывал множество раз. Какое счастие, что у нас теперь при дворе нет шутов, – заметила Дашкова.

– Предыдущим царям некогда было читать, вот их и веселили шуты. А мне не было времени до таковых развлечений. Тем паче жестоких развлечений, каковые позволяла себе Анна Иоанновна, заставившая даже сыграть свадьбу шутихи карлицы-калмычки и шута князя Голицына в ледяном доме, где они долженствовали провести свою брачную ночь.

– Сей Ледяной дом, кстати, был построен под руководством ее камергера Алексея Татищева, в честь грядущих мирных торжеств, после войны с турками и татарами. Тогда чествовали Миниха и Лесси.

– Да, конечно. Однако, бесчеловечно было февральской лютой ночью запереть дверь и не выпустить несчастных оттуда до утра. Но, Божьим промыслом, колико мне известно, они не замерзли и,