Ловушка для Махно. Любовь, предательство, героизм времен Гражданской войны - Владимир Положенцев

Сорокин же оказался на белом коне в прямом и переносном смысле. Нарком Красной армии Лев Троцкий очень его ценил. Именно Сорокин в марте 1918-го занял Екатеринодар, который без боя оставил генерал Покровский, а затем умело организовал его оборону. По расхожей легенде, именно Сорокин выпустил снаряд из пушки, которым убило командующего Добровольческой армией Лавра Корнилова. Кто ж знает, может, так и было. И именно по его приказу тело погибшего генерала от инфантерии было выкопано из могилы, раздето донага, изрублено шашками и провезено на телеге по станицам. Вот, глядите казаки и казачки, что стало с командующим армией, которая нам противостоит – тлен и гадость.

После торжественной встречи красноармейцы встали в большой круг. Вдоль него на лихих конях понеслись Сорокин и Думенко, выделывая на ходу лихие фигуры- то на седло ногами встанут, то через шею жеребцов перелезут, то на коленях задом наперед поскачут. Не командиры, а циркачи. Бойцы хлопали, одобрительно свистели. Вслед за командирами кавалерийские навыки стали показывать обычные казаки.

Думенко и Сорокин с адъютантами и остальной свитой расположились за столом, который был накрыт на берегу реки, под вишнями. Угощали помощника главкома довольно скромно, но обильно- высокими белыми караваями, вареными курами, мамалыгой и кукурузным же самогоном. Он почти ничего не ел, только пил.

– Известен конкретный день начала наступления Деникина? – спросил Сорокин, кроша на стол серый хлеб.

– Из тех бумаг и карт, что удалось добыть товарищу Мокею, следует, что наступление начнется 10 июня, то есть через полторы недели. Удар будет нанесен по станице Егорлыкской, – ответил Думенко.

Помглавкома ухмыльнулся:

– Если белые знают, что их планы у нас, они наверняка перенесут дату и направление удара.

– Откуда им знать? Штаб, как утверждает Мокей, полностью сгорел, никто его там не видел.

– А Мокею можно верить? Может, его завербовала деникинская контрразведка.

– Хм. Пятнадцать человек бежали вместе с ним из плена. Семеро добрались до Торговой. Все утверждают, что товарищ Мокей вел себя как настоящий герой. Убил охранника тюрьмы, потом захватил катер, сам им управлял. Среди бежавших мой старый приятель Петр Бекасов. Они вместе отстреливались из пулемета, положили, как говорят, добрую сотню белых. Кому и чему ж тогда верить?

– Только обстоятельствам, товарищ Думенко. А они для нас довольно неприятные. Растет сочувствие к белым среди казаков. Полно дезертиров, перебежчиков. Деникин платит рядовым 30 рублей в месяц, офицерам 150, мы же кормим бойцов только идеей и не всегда свежей кашей.

Сорокин поднял миску мамалыги, понюхал, бросил её на стол. Каша разлетелась, обдав сидевших рядом адъютантов, бело-желтыми ошметками.

Бойцы притихли.

– Прошу прощения, товарищи, – извинился Сорокин. Выпил полстакана самогонки, следом еще. Вытер ладонью усы, сгреб со стола накрошенный хлеб, забросил себе его в рот.– А что ваш приятель, как его… Бекасов. Он кто, перебежчик? надоело генералам служить?

– Товарищ Мокей утверждает, что Бекасов оказался в тюрьме белых случайно- шел домой с фронта в Саратовскую губернию, да напоролся на деникинцев. Те предложили записаться в белую армию, а он их послал куда подальше. Ну и схватили. Мы с Петром вместе в госпитале под Варшавой лежали. Его белые при побеге ранили. Но, как бывший военфельдшер 3-го линейного полка, могу сказать, что ранение пустяковое. Главное другое – Бекасов после выписки из госпиталя, служил в химическом подразделении.

– Вот как. То есть, он знает как обращаться с отравой.

– Несомненно.

– Замечательно. Когда еще из Москвы химиков пришлют, а Деникин уже готов к прыжку. Но мы его прыть-то охолоним. Дадим понюхать хлору. Ха-ха. Позовите товарищей Мокея и Бекасова, хочу лично взглянуть на героев.

Адъютанты Думенко сорвались с места и вскоре перед столом уже стояли комиссар Ларнак и ротмистр Бекасов. Петр Ильич был в солдатской шинели, наброшенной на плечи.

Сорокин расправил указательным пальцем усы, крепко расцеловал обоих.

– Спасибо, товарищи, вы истинные герои-казаки. Мы воюем за справедливое, интернациональное дело. Да, враг еще силен, но мы верим в победу, потому что среди нас есть такие, как вы. Спасибо!

Помощник главкома снова расцеловал «героев». Подошел к столу, налил три полных стакана самогона, протянул Бекасову и Мокею, чокнулся с ними, залпом выпил. «Герои» последовали его примеру.

Сорокин снял с гимнастерки нагрудный знак- красную звезду с плугом и молотом в обрамлении лавровой и дубовой ветвей, попытался нацепить на шинель Бекасова. Но звезда упала в лужу. Иван Лукич ее поднял, обдул, сунул в ладонь ротмистру.

– Носи с гордостью, товарищ. Шел домой никем, а стал красноармейцем. Мы не можем теперь, когда горит наш русский дом, сидеть по куреням, у баб под юбками. Или ты и теперь откажешься служить родине?

– Почту за честь воевать в рядах в Рабоче-крестьянской красной армии, товарищ главком, – ответил ротмистр.

– Ну-у, – поморщился Сорокин.– Пока только помощник главкома, но думаю скоро… Эх.. А тебе, товарищ Мокей, вот.

Он вынул из деревянной кобуры маузер, протянул за ствол Ларнаку.

– Стреляй наших врагов, как ворон на кладбище, не жалей, тем более глаз у тебя меткий.

Выпил еще стакан. Облокотился на плечо Думенко:

– Мне бы прикорнуть часок, утомился с дороги.

Адъютанты повели Ивана Лукича в соседний купеческий дом, крашенный розовой краской, где ему был отведен весь второй этаж. В дверях Сорокин обернулся, вскинул сжатую в кулак руку:

– Пролетарская революция победит во всем мире!

– Несомненно, – кивнул Думенко, взял Бекасова под локоть.– Пойдем-ка поговорим с глазу на глаз.

Они сели на лавочку у крутого спуска к Среднему Егорлыку.

– Жалко, спивается Иван Лукич, а хороший казак, лихой, – сказал Думенко, прикуривая папиросу.– Знаю, ты ранен и тебе лечиться надо, но тут такое дело, Петр… За Одесской улицей, у Бровки стоит баржа. В ней несколько десятков пудов химических снарядов и несколько дюжин баллонов с какой-то отравой. Ты ведь специалист в этом. Нужно определить что за гадость такая, как ею пользоваться. И перебросить в Егорлыкскую. Судя по картам, которые вы с Мокеем прихватили, наступление Деникина скоро начнется именно с нее. Сможешь?

– Снаряды какого калибра?

– Обычные, трехдюймовые и пара ящиков, кажется, для 122 миллиметровых полевых гаубиц. Страшно даже к ним лишний раз подойти, здесь знаток нужен.

– Борис, а не боишься, что и белые хлор применят?

– Нет. Они ж теперь из себя цивилизованных изображают, пленных почти не расстреливают, говорят, что соблюдают все международные конвенции. В статье 23 Гаагской конвенции от 1899 года говорится о полном запрете химических боеприпасов, предназначением которых является отравление живой силы противника. Я изучил вопрос.

– То есть, они соблюдают конвенцию, а вы…

– Да брось, Петя, когда идет речь идет о жизни и смерти, папу родного уксусом отравишь. Ха-ха. Шучу. Мы ведь только попугаем кадетов хлором, выведем из психологического равновесия, а потом уже и честно шашками порубаем. Ну так согласен оказать хотя бы консультацию?

– Где, говоришь, баржа стоит?

– За мысом у Бровки, отсюда пара верст будет. Посудина называется «Беляна». Завтра нужно все перегрузить с нее на железнодорожные вагоны и отправить в Егорлыкскую. Отдыхай пока, а утром вместе двинем на Бровку.

После самогона опять разболелась голова. Бекасов лежал в тесной комнате смотрителя и напряженно думал- допустить отправление химических боеприпасов в Егорлыкскую нельзя. Если их завтра загрузят в вагоны, будет поздно, нужно действовать сейчас. Но как?

Дверь приотворилась, без стука вошел какой-то казак, закашлялся.

– Доброго здоровья, – наконец сказал он.

Что-то знакомое показалось ротмистру в лице казака в черной мохнатой шапке, но Бекасов не мог вспомнить, где его видел.

– Мы с вами от белых на баркасе бежали. Я Май Луневский, бывший унтер-офицер 1-ой русской армии генерала Ренненкампфа. Помните того рябого солдатика в кутузке, что в вас ротмистра признал?

Бекасов промолчал, явно чуя недоброе.

– Это Сёмка Вольнов, он тоже с нами убегал.