Пушкин и Гончарова. Последняя любовь поэта - Татьяна Сергеевна Алексеева

над всеми конными отрядами, мгновенно вырвал Александра из задумчивости. Все вокруг изменилось в один миг. Неспешно ехавшая конница рванулась вперед галопом, конь, на котором сидел Пушкин, тоже помчался во весь опор, устремившись за своими собратьями, так что Александр чудом сумел удержаться в седле. Впрочем, он быстро пришел в себя и даже пришпорил коня, побоявшись, как бы тот не отстал от других всадников.

Впереди снова раздались какие-то крики, но разобрать, кто кричал и что именно, Пушкин не мог — он был слишком далеко. О том, что происходит, ему оставалось только догадываться. Все, что он мог теперь — это скакать вместе с военными, не отставая, но и не вырываясь вперед, чтобы на него случайно не налетел кто-нибудь из своих. Он вообще старался повторять каждый маневр, который совершали скачущие рядом с ним солдаты. Было это не очень сложно, и в какой-то момент Пушкин даже ощутил нечто вроде азарта. «А так я смогу? — думал он, заставляя коня перепрыгнуть через попавшийся на пути валун. — А вот так?! — брал он следующий „барьер“, глубокую яму. — А этого казака догоню?!»

Впереди, между тем, что-то грохотало, и этот грохот заглушал крики и лошадиное ржание. Казак, который скакал чуть впереди Пушкина и которого он пытался догнать, вдруг пошатнулся в седле и стал заваливаться набок, хотя его лошадь продолжала мчаться вперед, словно с ее седоком ничего не произошло. А седок уже падал на землю, медленно, но неотвратимо. Его правая рука еще сжимала пику, которую он только что воинственно поднял, но пальцы готовы были в любой момент разжаться и выпустить оружие.

Александр дернул поводья, направляя своего коня вплотную к нему. Он успел выхватить пику за миг до того, как убитый казак выпустил ее, и вскинул ее повыше, хотя и плохо представлял себе, что будет делать с этим оружием дальше. Но это его пока не слишком пугало. «Мне не надо будет ничего выдумывать! Не надо будет сочинять! Я напишу о войне правду!!!» — билась в голове испуганная, но при этом и радостная мысль.

…Много позже, вечером, на привале, когда вокруг снова было тихо и спокойно, а рядом сидел младший брат Лев, Александр узнал, что атака, в которой он участвовал, помогла отвоевать еще несколько верст турецкой земли. Брат, все такой же легкомысленный и ничуть не повзрослевший с тех пор, как они виделись в последний раз, рассказывал о ней, перечислял убитых, расспрашивал Александра о доме и об оставшихся в Москве знакомых, но тот почти не слушал и отвечал на его вопросы односложно. Некоторое время Лев пытался разговорить брата, но в конце концов обиженно надулся.

— Ты мне, кажется, не рад? — спросил он, не очень успешно стараясь придать своему вопросу шутливый тон, попытался пригладить свои растрепавшиеся белесые кудряшки и принялся ворошить штыком угли догорающего костра.

Старший Пушкин молча покачал головой. Он еще никогда не был так рад видеть «маленького Левушку». Если какие-то из детских обид на брата, которого и родители, и няньки всегда любили больше старшего, еще оставались у него в душе, то теперь, после того как они вместе, хоть и не видя друг друга, участвовали в бою, от них не осталось и следа. Просто Александр не мог найти слова, чтобы сказать Льву обо всем этом.

— Знаешь, Лев, — заговорил он наконец, — я, кажется, решил, как закончить Онегина.

— О! Рассказывай! — тут же оживился младший Пушкин. — Ты уже что-нибудь сочинил? Если есть какие-то мысли — говори, я запомню, а потом запишу!

— Нет, мысли у меня есть, но пока еще не зарифмованные, — ответил Александр. — Я раньше думал, что Онегин станет участником сенатского восстания, и его сошлют в Сибирь. Но, наверное, лучше будет другая концовка… Лучше пусть он погибнет на этой войне.

Глава VII

Россия, Москва, Большая Никитская улица, 1830 г.

Таша с раннего утра заподозрила, что дома произошло что-то неприятное. Никто не сказал об этом ни слова, но лица родителей за завтраком выглядели такими напряженными, что для девушки было очевидно: они о чем-то спорили, а может быть, между ними даже случилась серьезная ссора, но теперь они пытаются скрыть это от всех остальных. Братья с сестрами, бросавшие на родителей недоумевающие взгляды, всем своим видом подтверждали, что Таше не померещилось — они тоже чувствовали, что дома творится что-то неладное. Вот только узнать, что именно случилось, у юной барышни не было никакой возможности. Мать не стала бы отвечать на ее вопросы и еще отчитала бы дочь за то, что пытается лезть не в свои дела, а оставаться наедине с отцом Таша и сама опасалась.

Все время, пока семейство Гончаровых сидело за столом, девушка пыталась догадаться, в чем причина всеобщей тревоги, и одновременно скрыть свой интерес к происходящему. Однако, к крайнему сожалению Таши, понять что-либо по непроницаемым лицам родителей, которые к тому же не произнесли за все утро и пары слов, ей так и не удалось. Зато от внимания младшей Гончаровой не укрылось другое — две девушки, подающие на стол блюда, тоже вели себя не совсем обычно. Они бросали на господ то любопытные, то встревоженные взгляды, после чего многозначительно переглядывались между собой, стараясь, впрочем, делать это незаметно от хозяев. К концу завтрака у Таши не осталось сомнений: слуги тоже что-то знали, причем знали, возможно, даже больше господ. Оставалось придумать, каким образом расспросить девушек о том, что случилось, тайком от родителей.

Родители, между тем, закончили есть и все так же молча, с мрачным видом поднялись из-за стола. Их примеру последовали и все пятеро детей. Таша выходила из столовой последней. Уже в дверях она помедлила, оглянувшись на убирающих со стола служанок, но задержаться в столовой и заговорить с ними не решилась. Отец с матерью были еще слишком близко, они бы услышали, о чем она спрашивает девушек. Надо было действовать как-то по-другому. «Думай, скорее же! — говорила себе Таша, догоняя направившихся в свои комнаты сестер. — Надо найти предлог побеседовать с кем-нибудь из девушек. Но так, чтобы и они не поняли, что я хочу узнать, и у матушки это не вызвало бы подозрений… Да уж, в шахматах просчитывать свои действия куда легче!..»

Так ничего и не придумав, она прошла в свою комнату, села за стол и некоторое время бесцельно смотрела в одну точку. Мимо ее двери