Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов

Бекетов через плечо лишь глянул в его сторону, но ничего ему не ответил и продолжил:

— Я такой же православный, как и вы все, а потому сказано, если пастырь говорит слова лживые, то не место ему в храме среди добрых людей, и прогнать его следует и другого призвать…

Договорить ему не дали. С разных концов храма послышались выкрики:

— Кто ты такой, чтоб нашего владыку порочить?

— Знать тебя не хотим!

— Гоните его самого!!!

И толпа тут же прихлынула к нему, прижимая его к кромке амвона, где в шаге от него стоял владыка Симеон, торжествующе глядя на происходящее. Он решил не вмешиваться и дождаться, чем закончится неприглядная сцена, понимая, что народ на его стороне и опасаться ему нечего.

Бекетов, хоть и был возраста преклонного, но все еще имел немалую силу, а потому не испугался напирающих на него прихожан и, разведя руки, отодвинул нескольких наиболее рьяных человек от себя и выкрикнул:

— Послушайте! Не виновен Иван Струна в том поклепе, что на него возвели… Патриарх во всем разберется и отменит анафему вашу… Прекратите…

Но ему не дали договорить, а, схватив за руки, поволокли к выходу и вытолкали вон, после чего закрыли двери изнутри на засов.

Владыка, оправившись далеко не сразу, наконец пришел в себя и растерянно огляделся по сторонам, покосился на диакона, а тот вдруг ни с того, ни с сего громко пропел:

— Многие ле-та-а-а…

И все остальные тут же подхватили:

— Многие лета-а-а…

Владыка воспринял это как хороший знак и продолжил исполнение обряда, закончив его словами:

— Анафеме придается раб Божий Иван и отлучается от Святой Церкви во веки веков…

Прихожане замерли от этих слов, поскольку никогда раньше никому из них слышать ничего подобного не приходилось. Неожиданно в запертую дверь кто-то громко постучал снаружи. Владыка подал знак, чтоб дверь открыли, и, когда приоткрылась тяжелая, окованная железом створка, на пороге показался нищий Никитка, что обычно сидел на паперти храма. Он выглядел испуганным и растерянно вглядывался в глубь храма, словно хотел найти там знакомое лицо.

— Чего стучал, Никитка? Или случилось чего? — спросили его.

— Там… — начал он и показал рукой в направлении ворот храма, — человек…

— Что, человек? Говори, — пытались помочь ему сердобольные прихожане. — Что за человек?

— Упал и не встает, — ответил нищий, и слезы потекли по его лицу.

Те, кто стоял ближе к выходу, рванулись наружу, а потом и вся толпа повалила вслед за ними, словно предчувствуя нехорошее известие. И действительно, сразу за соборной оградой лежал, уткнувшись лицом в талый снег, Петр Бекетов. Одна его рука, на которой не хватало нескольких пальцев, была выкинута вперед, а другую он прижал к груди, богатая соболья шапка скатилась с его головы во время падения и лежала рядом.

— Батюшки святы, — визгливо выкрикнула какая-то прихожанка, — никак помер, сердешный!

К Бекетову подбежали несколько человек, перевернули его на спину, расстегнули кафтан, и кто-то приложил ухо к его груди, послушал, бьется ли сердце, а потом, встав на колени, снял шапку и перекрестился:

— Точно, не дышит… — сказал он негромко, после чего тут же толпа отхлынула от покойника.

Один из батюшек, бывший здесь же, побежал в храм, чтоб сообщить о том владыке. Тот, выслушав его, тоже перекрестился на ближайшую к нему икону и назидательно проговорил:

— Вот ведь как свершилась кара небесная, все тому свидетели. Слышите?! — возвысил он голос. — Бог за нас, и смерть того, кто посмел святой обряд прервать, пусть всем уроком станет… — После этого он снял митру, опустился на колени и принялся горячо молиться.

Когда он поднялся и направился к алтарю, то диакон негромко спросил архиепископа:

— Что с покойником делать станем? Может, в храм занести и молитвенное чтение начать?

Но архимандрит сердито тряхнул седой головой, отчего его жиденькие волосы рассыпались по плечам, и он стал похож на пророка, предрекающего ослушникам веры тяжкое наказание за грехи их.

— Не смейте и приближаться к тому, кого Бог покарал! — визгливо выкрикнул он. — Пусть лежит так на виду, и лишь бродячие псы подходить к нему могут! И охрану рядом поставьте, чтоб приказ мой никто не смел нарушить.

После этого он степенно прошел в алтарь, и диакон поспешно прикрыл за ним дверь, не решившись войти следом.

Но народ с Софийского двора еще долго не расходился, обсуждая случившееся. Аввакум тоже чуть постоял, прислушиваясь к разговорам, а потом вдруг услышал, что кто-то негромко зовет его. Он покрутил головой по сторонам, но так и не понял, чей это был голос, решил, показалось, и, совсем уже было собрался идти, когда взгляд его упал на сидящего, как обычно, невдалеке от входа юродивого калеку Илью.

— Чего хотел, Ильюша? — спросил он, наклоняясь. — Денежку подать иль хлебца свежего прислать тебе?

Но тот отрицательно закрутил головой и проговорил негромко:

— Ой, батюшка, скоро тебе самому придется хлебушка у добрых людей Христа ради просить… Прибереги его, он тебе еще понадобится…

— Отчего же так? — опешил Аввакум.

— Неправедно живешь, батюшка, вот Господь и будет тебя уму-разуму учить. И тебя, и деток твоих, всем поровну достанется.

— За что же мне участь такая грозит? — с усмешкой спросил Аввакум, особо не поверив словам калеки.

— Как за что? — удивился тот. — Вон покойник лежит, умер без покаяния, без святого причастия. Не твой ли грех в том?

— Кто ж знал, что так оно все обернется, — попытался оправдаться неожиданно покрывшийся холодной испариной протопоп, на которого вдруг непостижимым образом подействовали слова юродивого.

— То Господь тебе сигнал подает, а ты и не понял ничего, — прошамкал тот и неожиданно заплакал. — Молись за него, молись, может, Господь и отведет от тебя кару Свою, кайся, батюшка…

Аввакум не дослушал его, резко повернулся, пробился через толпу, сгрудившуюся вокруг тела Бекетова, к которому никто не решался приблизиться, вышел к спуску в подгорную часть города и остановился.

«Ой, и впрямь что-то муторно на душе, — подумал он, — может, и прав Ильюша-юродивый, не следовало мне участвовать во всем этом? Невинный человек из-за этого пострадал…»

Но потом вспомнил, как в дом к нему ломились люди Струны, желающее ему смерти, и от этого у него потемнело в глазах, и, ни к кому не обращаясь, он произнес:

— Не по нашему хотению, а по Божьему изволению все происходит. Ему решать, кто чего заслужил. — И медленно побрел вниз туда, где