Страна Печалия - Вячеслав Юрьевич Софронов

Аввакум не нашелся что ответить. Понимал, все его доводы не имеют смысла, если Анастасия Марковна что-то решила, то вряд ли изменит свое мнение. Да в чем-то он был с ней согласен, если судить по прихожанам, что ходили в храм, где он служил. Наверняка и другие были ничем не лучше. Сибирь, что тут еще скажешь…

— А у Спиридона, что и впрямь жена больно плоха? Чем больна, скажи хоть. Мне обо всем том откуда знать, — повернул он разговор в другую сторону.

— Кто ж скажет, чем она больна. Сохнет на глазах, и все тут. Сокрушается, что без благословения владыки обвенчались, оттого, дескать, и болезнь ее. Я к ней нет-нет, да загляну. Дите, правда, здоровеньким растет, а на Спиридоне лица нет, любит Лукерью свою и к владыке идти сызнова в келейники ни за что не желает. А тот, словно взбесился, подайте ему Спиридона, будто других людей в городе нет…

Об этом Аввакум слышал неоднократно и от Дарьи и от других людей. Зная упрямый нрав владыки, говорить с ним на эту тему было бесполезно.

— Дурень твой Спиридон, иначе и не скажешь. Где он другое место найдет? Никто его к себе не примет. Так и будет до старости лет с обозами ходить да мешки грузить. А так, послужил бы год-другой, владыку, глядишь, время придет в Москву отзовут, и он с ним туда перебрался бы… Кто он есть, Спиридон этот? А туда же, супротив самого архиепископа пошел. Плохо кончит. И весь сказ.

— Ты вон супротив самого патриарха пошел, и ни за что тебя в сторону не свернешь. А чем тот же Спиридон плох? — поддела его Марковна за больное место.

— Ну, ты и сравнила! — окончательно разозлился Аввакум и, не желая продолжать спор, выскочил на улицу.

Ярко светило солнце, по небесному небосклону шустро сновали ласточки, предвещая скорый дождь. Аввакум вышел со двора на улицу и увидел, что возле дома Устиньи стоит пара оседланных лошадей, показавшихся ему знакомыми. И точно, вскоре к ним вышел один из казаков, что зимой бросился на защиту протопопа и его семьи от подручных Ивана Струны. Он нес охапку сена и кинул ее под ноги лошадям, которые тут же склонили морды и принялись мягкими губами подбирать с земли высохшую траву, смачно при том хрумкая своей жвачкой. Увидев Аввакума, казак низко поклонился и пошел к нему навстречу.

— Так и думал, непременно с вами, батюшка, свидимся, — проговорил он на ходу и наклонил голову под благословение.

— Бог благословит. — Аввакум привычно перекрестил его и увидел, что у казака на левой щеке розовеет полоска свежего шрама. — И кто тебя так, станишник, полоснул знатно? — указал он на шрам. — Еще бы чуть — и головы лишился начисто…

— Оно, может, и проще было бы, без головы-то, — улыбнулся тот в ответ, — а то всякие печали и заботы в нее лезут, покоя не дают, — отшутился он.

— Видать, забот много, коль в поездках все. Откуда прибыли на сей раз?

— Дальше Сибири-матушки никуда не уезжали, — неопределенно ответил казак, — здесь все тропки-дорожки знаем, куда надо, всегда доберемся. Главное, чтоб конь не подвел.

— Кони, как погляжу, у вас добрые, ухоженные, — похвалил Аввакум мирно щиплющих сено коней, — чего не расседлываете? Спарились, поди, после дальней дороги, пусть отдохнут, да и седла посушить надо.

— Успеется, — отвечал его собеседник, бросив взгляд в сторону своих верных спутников, — чуть передохнем сами у знакомой нашей, оглядимся, а потом уж решим, как и что.

— Значит, не оставили своей затеи?

— О чем речь? — сделал тот вид, будто бы не понял вопроса и хитро прищурился, топорща пшеничные усы.

— Сам знаешь, о чем, — тоже улыбнулся протопоп, — наслышан о ваших похождениях, людская молва наперед вас бежит. Даже знаю, где побывали, и как стрельцы в Таре вас чуть в полон не взяли…

При этих словах казак напрягся, шрам на щеке у него порозовел, улыбка мигом слетела с лица, и он стал похож на нахохлившегося коршуна, тем более что нос с горбинкой придавал ему сходство с хищной птицей.

— Ну, коль знаете, о чем тогда речь, нечего друг дружке загадки загадывать. Но и нам про ваши потешки тоже кое-что известно. Молва людская, она что в одну, что в другую сторону летит. Кто уши имеет, тот услышит. Зря вот только почтенного человека, умершего возле самого храма, без отпевания оставили и даже подходить к нему запретили. Жаль, нас тут с братом моим названым не было, мы бы иначе дело обставили…

— Вон оно что, — удивился его осведомленности Аввакум, — а что, знакомы были с покойным, коль разговор о нем повели?

— Кто ж Петра Ивановича не знал. — При этих словах казак снял шапку и перекрестился. — Царство ему небесное. Добрый атаман был, многих наших братьев от смерти спас, и сам жизни своей не жалел. Среди царевых слуг мало таких встречать приходилось. Он в походах всем заместо отца был. Больного не бросит, из полону завсегда вызволит, если беда такая приключится, потому и любил его народ. Эх, жаль, нас тут не было…

Аввакум понял, что смерть Бекетова провела полосу отчуждения и с этими казаками, что не так давно были на его стороне и тоже по-своему боролись с новинами Никона. Это больно задело его, и он уже пожалел об этой случайной встрече.

— Я тебе так скажу, мил-человек, Господь рассудит, кто прав, а кто виновен. Коль все так, как ты говоришь, то душа его сейчас упокоение в раю нашла и до наших дел не касается. А вот людей жизни лишать, так за то с кое-кого обязательно спросится. Так говорю?

— А мы готовы ответ держать, — не задумываясь, отвечал казак. — Мы люди вольные и понапрасну кровь не проливаем, по дедовским законам живем. И с теми, кто старую веру порочить решил, поступаем так, как сердце велит. И пред Богом предстанем с чистым сердцем… Нам ли суда бояться? Хоть Божьего, хоть людского…

— Ладно, я вам не приказчик, живите, как хотите. Но здесь, в Тобольске, долго не задерживайтесь. Владыке уже доложили, что настороже надо быть, так что к переписчикам охрана приставлена, нечего вам туда и соваться.

— Эвон, батюшка, какие песни запел, — ощерился казак, — коротка же у тебя память, коль нашу выручку забыть успел. А насчет охраны, нам то и без твоих слов