Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов

он мог бы и утонуть, но все это были понятные задачи. То, что происходило с ним, не укладывалось в голове. Это было против правды, против здравого смысла, против их честной жизни и любви.

— В крайнем случае... — она задумалась и замолчала. — Нет, этого тебе нельзя...

— Все равно скажи!

— Я подумала... если ты меня не сможешь найти...

— Почему не смогу, что ты все время...

— Подожди, я знаю слишком много случаев, чтобы об этом не думать. Очень много семей — нормальных, русских, женатых давно и законно — они ничего не знают о своих мужьях и детях! Почему ты думаешь, что мы другие? Меня могут отправить отсюда в любой момент, я разговаривала... странно, что еще не отправили.

— С кем разговаривала?

— С женой коменданта...

— Зачем?!

— Она хорошая женщина, бывшая ссыльная. Она спросила у мужа, он, кстати, тоже нормальный, добрый мужик — он сказал, что связи с ссыльными не приветствуются. Он думает, ты слишком на виду в пароходстве... поэтому все так.

— Ты сказала, если нас разлучат... в крайнем случае? — нервно напомнил Сан Саныч.

— Я думала обратиться во французское посольство, но это очень опасно. Нет, этого нельзя! Меня просто отправят на Колыму! Ответят посольству, что нет никакой Николь Вернье! — Она вздохнула судорожно и замолчала. Потерлась щекой о плечо Сан Саныча. — У меня во Франции есть родственники, но они, скорее всего, думают, что я погибла. Столько лет от меня ничего нет...

Белов молчал. Никакое французское посольство не могло их защитить. Он был ей никто. Ни ей, ни Клер, которая спала рядом в кроватке. Их Катька, плод их любви, его дочь... ее нигде не признавали его дочерью, в голову лезли все эти нелепые, выматывающие комсомольские и партсобрания. Люди радовались тому, что портят мне жизнь, они ненавидят нашу любовь. Почему?!

— Саша! — Николь теребила его за плечо. — Ты о чем задумался?

— Я? — Сан Саныч нервно обнял ее, притянул к себе. Еще сильнее прижал.

— Мне больно, ты сильный!

— Я не сильный, Николь... я очень устал. Вчера стоял над Енисеем... я так устал...

Сан Саныч замолчал, он давно хотел рассказать Николь все, что было в Игарке, про его дела с Квасовым... Не решался. И это тоже висело тяжелым камнем. Душа двоилась, он не мог быть стукачом, и тут же понимал, что, пойди он к Квасову, тот легко мог остановить все их муки. Скворцов несколько раз прямо на это намекал.

— Не вини себя... — прижалась к нему Николь, — я иногда огромное счастье испытываю, просто от того, что ты есть, что у нас есть наша дочь. Я никогда не откажусь от того, что между нами было. Это же было счастье! Любовь! И сейчас есть! У многих ничего такого никогда не было! Правда?! Нас не арестовывают, значит, могут оставить в покое! Может, наша любовь нас защищает! Ну?! На что еще могут надеяться люди? — она улыбнулась и почти весело потормошила его.

— Ты правда меня так любишь? — Сан Саныч говорил тихо. Не поворачивал головы.

— Эй! Что такое? Скажи мне! Ты же мой муж! Я из твоего ребра!

— Это я во всем виноват! Я думал, что живу честно, да не так все!

— Ну что ты?! Ты не просто честный, ты страшно наивный... ты иногда просто дурак! Если бы я тебя не любила...

— Подожди! Я сейчас скажу... — он помолчал, отнял у нее руку. Повернул тяжелую голову. — Я согласился быть стукачом у Квасова!

— Кем? — не поняла или не поверила Николь.

— Я подписал бумаги, что согласен сотрудничать с органами!

Николь молчала.

— Я ничего не делал... никого не заложил! Только подписал, Квасов обещал помочь с разводом и с тобой. Он многое может, и сейчас тоже... Но потом я отказался. Сказал, не буду стучать. Он угрожал, уговаривал... Короче, это он все устроил, все эти партсобрания... «приветы» мне передает.

Сан Саныч сдавил челюсти и повернулся на молчавшую Николь, хотел найти ее руку, но не стал. Замер, ожидая ее слов, но Николь молчала.

— Это долго надо рассказывать, я сам не знаю, как получилось, думал, он нам поможет. Он говорил, если я не захочу, могу не стучать... Ну, хватит об этом, — оборвал он сам себя.

Николь взяла его за руку. Гладила ее и молчала.

— Я могу позвонить Квасову... ты понимаешь это?

— И что ты должен будешь делать?

Сан Саныч пожал плечами. Нервно сдавил ее руку.

— Хорошо бы, конечно, чтобы нас оставили в покое... Но не могу себе представить, чтобы ты... нет... ты же нечаянно это сделал?

— Черт его знает, как все вышло, ты тогда была беременная. Мы с ним коньяк пили... Потом представил себе, что на кого-то пишу. Помнишь эту сволочь Турайкина — подумал, что этого подлеца можно посадить! А на другой день так погано стало!

— Фу-у-у! Я не стала бы жить с таким человеком! Что ты?! — она хмыкнула зло и весело. — Молодец, что... молодец! Я еще больше тебя люблю! Что же делать, такие мы... такая судьба! Катя будет очень хорошим человеком!

— Почему?

— У нее такой отец!

— Какой? — не понял Сан Саныч.

— Красивый, честный и сильный!

— Что ты говоришь... — нервно стиснул зубы Сан Саныч.

— Я серьезно! В России талантливым и честным людям очень трудно жить! Их обязательно найдут... за ними охотятся!

Она замолчала. Сидели, прижавшись друг к другу, слушали ночную жизнь барака. Где-то в дальнем углу тоже негромко разговаривали. Какая-то бабушка непонятным старинным напевом, а может и не по-русски, баюкала ребенка.

49

Двадцать первого сентября 1951 года Горчакова Ася, Горчаков Николай и Горчаков Сева сидели в общем вагоне поезда Москва — Хабаровск. Сева, по возрасту, ехал без билета. Контролеры в поезде принимали его за восьмилетнего, и Асе приходилось показывать метрику.

В их купе разместилось две семьи, считая Горчаковых, и одна молодая пара. Безбилетный Сева спал с Асей на нижней полке, на которой обязательно кто-нибудь еще сидел. Было тесно, накурено, за столиком постоянно кто-то ел, пили чай, гасили сигареты в банке из-под килек. В соседнем купе ехали завербованные на далекую Уральскую стройку, выпивать они начали еще на