Кто Вы, "Железный Феликс"? - Александр Плеханов

23 ноября 1925 г. Дзержинский поручил Артузову составить для комиссии Обороны А.И. Рыкова доклад о том, что «Ленинград является объектом очень усиленного внимания и по линии шпионажа, и по линии активной диверсии со стороны Англии (и Германии?) через эстонцев и финляндцев.

И надо наметить ряд наших разведупровских, военных, дипломатических, судебных и общих мер. Прошу разработать и доложить мне»^[1321]®.

3 апреля 1926 г. Артузов получил новое поручение от председателя ОГПУ «составить проект циркулярного письма от имени председателя ВСНХ для рассылки председателям важнейших трестов и ВСНХ республик с описанием тактики и организации польским штабом диверсионной работы и использованием для этой цели перебежчиков, в первую очередь и с требованием бдительности и неприема на работу этих категорий, как в отношении поляков, так и других наших соседей^[1322].

Не случайно внимание Дзержинского было обращено «на соседей». 2 июля 1926 г. на Дубровском комбинате в Ленинградском уезде произошел пожар. Сгорел до основания лесопильный завод. Общий убыток составил 1,5 млн. рублей. Причиной пожара явился поджог, произведенный с диверсионной целью двумя финскими перебежчиками при содействии служащих комбината, Поджог был совершен по поручению финского гражданина Ч.Э. Буттенгофа, работавшего до 1926 г. на комбинате и к тому времени проживавшего в Финляндии^[1323]®.

5 июня 1926 г. председателю ОГПУ стало известно из доклада А. С. Бубнова на заседании комиссии Политбюро ЦК ВКП (б) по обороне об отсутствии надежной охраны Растяпинского военного завода. 6 июля Дзержинский распорядился принять срочные меры по линии ВПУ и ОГПУ для устранения этих недостатков. На следующий день писал Ягоде и Аванесову: «Вчера т. Бубнов сделал сообщение в комиссии] т. Рыкова о полном отсутствии охраны и противопожарных мер на Растяпинском заводе (завод, склады и взрывное поле) Военпрома. Кругом завода сухой лес. Поджечь сущие пустяки. Прошу срочно и совместно принять необходимые меры, сообщив мне после их проведения уже на месте», а 17 июля — предложил всем руководителям трестов и заводов, имевших оборонное значение, в кратчайший срок проверить надежность и бдительность охраны предприятий, обеспечить заводы противопожарными средствами и совместно с органами ОГПУ очистить оборонные заводы от явно враждебных элементов.

Середина 1926 г. потребовала от чекистов усиления борьбы с террористами в связи с их активизацией в различных регионах страны и за рубежом. Чекистам удалось пресечь попытку эстонских шпионов, стремившихся организовать порчу авиационного оборудования ^[1324].

Особое внимание центральные и местные органы безопасности уделяли охране членов правительства и руководителей Коммунистической партии. Людей, желавших разрешить политический спор силой оружия, было немало за рубежом и в стране.

В центре внимании чекистов было окружение руководителей компартии и Советского правительства. Так, 16 июня 1919 г. Дзержинский направил письмо Петерсу, в котором указал, что заведующий одним из отделов у А. В. Луначарского Штернберг во время поездки из Петрограда в Москву 9 июня слышал подозрительный разговор «очевидных белогвардейцев», что они все сведения получают от «комиссара с Казанской улицы. Луначарский убежден, что этим комиссаром не может быть кто-либо иной, как только бывший антрипринер Якобсон, секретарь Лилиной, в социальном обеспечении, «проныра, темная личность, постоянный посетитель у Зиновьева в квартире», проживающий на Казанской улице. Дзержинский отдал распоряжение: «Необходимо этого Якобсона взять на мушку.

Я спрашивал Лилину, не давая понять в чем дело, об этом фрукте. Она его расхваливает неимоверно. Но надо помнить, что очень часто привыкнув к человеку и нуждаясь в нем, не видишь правды.

Обратите на него осторожно внимание.

A priori можно знать, что белые пытаются иметь своих агентов всюду. Это возможно достичь только при условии, что этот агент — человек по работе незаменимый. Лилина говорит, что этот Якобсон друг Иоффе, но Иоффе далеко и не знаю, стоит ли письменно его запрашивать^[1325].

И в последующем Дзержинский не раз возвращался вопросу о ближайшем окружении советских руководителей. Характерно его распоряжение В.Р. Менжинскому от 29 мая 1924 г. по поводу П.И. Пальчинского, связанного с Г.М. Кржижановским и Ю.Л. Пятаковым: «Я думаю этого негодяя Пальчинского надо законопатить как следует быть. Надо дать задание КРО или Секретному] отд. вести за ним тщательное агентурное наблюдение с тем, чтобы посадить его крепко. Очевидно, это нахал — серьезнейший наш враг, имеет связи с заграницей и все знает. Надо, безусловно, выяснить весь круг его друзей и знакомств — этот круг, безусловно круг, наши активных врагов. Надо о нем и о самом Пальчинском собрать весь материал и по прошлому времени.

Прошу поручить еженедельно, каждую субботу посылать мне рапортичку, что делается и что сделано.

Около Пальчинского группируются претенденты на власть, это видно из всего. Прошу выяснить, какая польза от Пальчинского послужила основанием для отношения к нему Кржижановского и Пятакова»^[1326].

В Советской России было немало людей, недовольных политикой властей. Это недовольство проявлялось в различных формах, в том числе и в желании идти на крайние меры. В их числе были не только антисоветчики, но и рабочие-активисты, что видно из протокола допроса задержанного в помещении Замосковорецкого райкома ВКП(б) и готовившего покушение на И.В. Сталина и секретаря райкома Караваева: «Я рабочий-слесарь, состоял членом РКП (б) и РКСМ. Работал на заводе, в фабзавкоме, в редколлегии, в культурном комитете, в последние 2–3 месяца был безработным. Считаю, что партия, стоя у власти и сама власть не рабочая и не крестьянская, а замаскировалась под рабоче-крестьянскую власть. Она не дает рабочим и крестьянам жить, выгоняет их с завода, платит рабочим мизерное жалование, в то время, когда ответственные работники получают оклады в 300–400 рублей. Крестьянство обременено налогами, нищенски живет и ненавидит Советскую власть. Я хотел убить кого-нибудь из видных вождей РКП.

Я готовился к убийству секретаря ЦК РКП Сталина, для каковой цели дважды пытался проникнуть в помещение ЦК РКП, но меня туда не пустили. Я пытался также проникнуть в МК с целью убийства секретаря Московского комитета 1 мая с.г., пытался проникнуть на Красную площадь с целью убийства влиятельных членов Всероссийской конференции, проникнуть на Красную площадь мне не удалось. Этим и объясняется, что я ударил по голове Караваева бросив стул, стоя на его письменном столе. Вслед я выхватил наган для того, чтобы добить. Но был обезоружен. Целью ряда групп рабочих…. в которых я принимаю участие и на которых обсуждаем положение в стране. Мы листовки давали рабочим, они одобряют. Я считаю, что методом индивидуального террора можно дать почувствовать ожиревшим бюрократам, что рабочие не являются пешками…»^[1327].